Бездушный

Сам не замечаю, как засыпаю на полу, в полусидячем положении, рядом с сыном.

По факту он самый родной мне человек, и я ему тоже.

Как, сука, я допустил, чтобы так всё вышло...

***

— Какова цель вашего визита, Роберт? — спрашивает у меня женщина-психолог.

Да, докатился до мозгоправа.

Никогда не думал, что здесь окажусь. В общем, отрицал всю эту психологическую лабуду, считая, что никто, кроме меня, не имеет право давать оценки моему поведению и копаться в моем нутре.

В больнице, за месяц до смерти, Лену посещал психолог. Они разговаривали часами, пытаясь подключить и меня. Чтобы, мать их, подготовить к ее уходу. Мне же хотелось убить всех, кто мог допустить мысль, что моей жены не станет. Я не участвовал в этих беседах. Лена понимала и не настаивала. Но это помогло ей принять смерть и относиться к уходу легко. И ее мне тоже хотелось придушить за такие мысли.

И вот я здесь. В кабинете с бежевыми стенами, мягкими креслами и картинами. Напротив меня, в кресле, через стеклянный журнальный стол, сидит Маргарита Юрьевна, психолог высшей категории. Мне надо с ней пообщаться, потому что я устал... Жизнь вокруг меня продолжается, и я обязан в ней участвовать не только физически.

— Цель... — задумываюсь, покручивая в пальцах зажигалку. — Хочу не отравлять своим цинизмом и чёрствостью жизнь окружающим. У меня есть сын, но я не могу дать ему то, в чем он нуждается. Я только недавно перестал в общем отторгать его существование. — Женщина внимательно на меня смотрит. — Знаю, звучит ужасно, — выдыхаю я.

— Вы не одиноки, мужчинам сложнее принять ребёнка. Изначально у них нет связи с детьми, как у матерей.

— Нет, дело не в этом... Когда он родился, я его принимал и отдавал много себя. Отторжение наступило после смерти супруги, ибо роды спровоцировали ее болезнь.

Женщина что-то записывает у себя в блокноте, а я перевожу взгляд на стену.

Что, бл*дь, я здесь делаю?

Мне сложно адекватно объяснить природу моего отторжения ребенка, любви, жизни.

— Понимаю, это нормально. Ребёнок послужил триггером. Людям свойственно находить виновных в своих потерях, так легче их пережить. Но, как я понимаю, ваше отрицание затянулось?

— Да. Очень сильно затянулось. Я даю ему всё, но в материальном плане, мне небезразлично его будущее, его здоровье и прочее, но... Но мне дико сложно переломить себя и просто поиграть с ним, обнять, поговорить, — прикрываю глаза. — С этим можно что-то сделать?

— Цель вашего визита – наладить контакт с ребёнком и принять его?

— Не только. Я полностью отрицаю жизнь во всех ее проявлениях. Чувствую себя мёртвым, словно лёг в могилу к жене.

— Подробнее? Чего вы хотите? Чтобы я сказала вам, что жизнь продолжается? — улыбается женщина.

— Я думал, что вы более квалифицированы и не станете говорить шаблонные фразы, — тоже ухмыляюсь.

— Шутите. Уже не всё так плохо. Не вижу, что вы в плачевном состоянии. Довольно хорошо выглядите.

— Такая методика, да? Комплименты?

— Нет, я хочу понять, чего вы именно ждете от наших бесед? Про сына я поняла. Мы это проработаем. Есть очень хорошие методики, которые дадут вам понять, насколько дорог вам сын и что он в вас нуждается. Но вы хотите не только этого?

— Да. Есть женщина... — Маргарита Юрьевна кивает. — В общем, хочу полноценно жить.

— Что вам мешает? У вас всё для этого есть. Вы молоды, здоровы, состоятельны.

— Что мешает? — стучу пальцами по вискам, намекая, что мне мешают мои деформированные мозги.

— Это понятно, всем нам мешают наши страхи: кому-то – больше, кому-то – меньше. Вы боитесь снова потерять? Настолько, что поставили блок на личное и душевное пространство?

— Вот. Начинаю понимать, за что вы берете такие деньги, не липовые ваши дипломы.

Тишина. Молчим. Женщина что-то чертит в блокноте, какие-то произвольные линии, словно забыла обо мне.

Напротив меня, на стене, висит картина. Нет, это просто абсолютно чистое белое полотно, на котором ничего не изображено, и я зависаю на нем.

— Это вы, — вдруг произносит Маргарита Юрьевна.

— Не понял? — перевожу на нее взгляд.

— Это полотно отражает вас, — поясняет она.

— Вряд ли, я давно не так чист.

— Что вы видите на полотне?

— Ничего.

— То есть там пустота?

— Можно и так сказать. Но тоже ошибаетесь. Я не пуст. Я бы не пришел сюда, если бы ощущал пустоту. Я полон до краев. Только полон дерьмом.

— Может, ваша проблема в том, что вы не хотите выливать свое «дерьмо», как вы выразились, на близких, поэтому держите дистанцию…

Закрываю глаза. Может… Определенно, да.

А на кого мне вылить это дерьмо?

На сына?

Или на Марию, которая вообще не имеет никакого отношения к моему прошлому?

— Переспите с этой мыслью. Встретимся завтра в это же время.

***

— Как прошли ваши сутки, Роберт? — интересуется женщина, когда я сажусь в кресло напротив нее.

Она довольно приятная. Мягкая. Ей примерно лет шестьдесят, но выглядит хорошо. Не молодится, что смотрелось бы нелепо, но и не старит себя. Ухоженная, аккуратная, стильная. С ней легко беседовать, ибо воспринимаешь ее как мать... Нет, броня во мне крепка, но, раз я добровольно здесь, то попытаюсь открыться.