Без переводчика

На центральной площади Брюгге, в квадрате узких старинных фасадов, высится колокольня. Ей пятьсот лет. Это необычная, светская, колокольня. Она венчает не собор, а рыночный квартал с его торговыми рядами и складами. Сколько дней в году, столько и ступеней до ее верха, где висят сорок семь колоколов.

Однажды туда поднялся молодой американец Лонгфелло. Потом, вспоминая час, проведенный над острыми крышами, над каналами, на солоноватом ветру, он написал одно из лучших своих стихотворений.

Через дамбы и лагуны
звон набата звал народ.
«Я — Роланд! Вперед, фламандцы!
За свободу в бой — вперед!»

Поэту слышались звуки набата всей Фландрии. Колоколам Брюгге вторили, казалось, колокола соседнего Гента. Ведь именно там знаменитый колокол Роланд, на котором высечено: «Когда я бью тревожно — в стране пожар, когда я торжествую — в стране победа».

Меня звон колоколов настиг внезапно — на набережной Зеркал, у мостика, выгнувшего свою спину над застывшим каналом, недалеко от памятника великому бельгийскому живописцу Яну Ван Эйку. Колокола не гремели набатно, их голоса певуче сливались в мелодию. Рождаясь где-то высоко в небе, она неслась ко мне сквозь туман, одевший старинный город.

Посылает эту массу звуков один человек. Да, один человек, сидящий в звоннице перед клавиатурой из железных рычагов. Руками, обвязанными кожей, он заставляет звучать весь хор колоколов, в котором поют и великаны, и гномы. Есть ли где в мире музыкальный инструмент более грандиозный, чем этот, созданный мастеровыми и музыкантами эпохи Возрождения! Карийон — глашатай гордых городов… Голоса колоколов так же юны, как сотни лет назад.

На набережной Зеркал в тумане я представил себе картины былого Брюгге.

На Большом рынке, Серебряной улице, на Монетной, Шерстяной суетится торговый люд, а в мастерских стучат ткацкие станки, грохочут кузницы. Колокола по утрам зовут на работу, а вечером, прежде чем ударить шабаш, вызванивают предупреждение, чтобы матери не забыли позвать домой детей, пока не хлынула толпа мастеровых…

У причалов парусники из Англии, из немецких и шведских портов, из далекой Руси. Сгружают тюки английской шерсти, укладывают в просмоленные трюмы знаменитое брюггское сукно. Запахи матросских таверн, бубен бродячего скомороха, пение монахов, выпрашивающих милостыню…

Однако как могли добраться сюда корабли? Зеркальная поверхность канала, затянутого льдом, узка. Летом только лодки и легкие катера плавают здесь, развозя туристов.

Да, залив Цвин, на берегу которого когда-то стоял Брюгге, уже давно занесен песком. А бывало, сотни судов бросали тут якоря.

Тогда, более шести веков назад, здесь жили два друга: косоглазый, щуплый, язвительный Питер де Конинк и медлительный, спокойный Ян Брейдель. Первый — старшина ткацкой гильдии, второй — глава мясников. Ныне их бронзовые фигуры стоят на одном постаменте. Конинк зажигал горожан пламенными речами, а Брейдель спокойно их вооружал, формировал отряды. На бой против феодалов вслед за Брюгге встают Гент, Ипр, Куртре. Главная сила армии народа — «синие ногти». Такова кличка мастеровых, делающих цветные сукна.

И бот колокола славят победу. Презираемые знатью, «синие ногти» опускают на каменный пол храма редкостный трофей — семьсот золотых шпор, снятых с побежденных рыцарей.

Полвека спустя, в 1351 году, король Франции принимает у себя граждан Брюгге как гостей. Правда, они в свите графа Фландрского. И хоть чем-нибудь, да надо унизить простолюдинов! Поставить им голые скамьи! Не класть подушек! Молча сбрасывают гильдейские старшины свои богатые, расшитые меховые плащи и небрежно садятся на них.

Пир окончен, гости встают. Смятые плащи остались лежать, и мажордом громко окликает старшин. Господа, верно, забыли… «Имею честь доложить, — отчеканивает Эртике, бургомистр Брюгге, — у нас нет обыкновения уносить с собой подушки».

Даже королю пришлось выслушать урок вежливости, преподанный могучим городом Брюгге.

А богатства Брюгге… Королева Франции, оглядев приехавших разнаряженных жен и дочерей купцов и членов магистрата, воскликнула: «Я думала, я одна тут королева!»

Мало было в Европе мест, столь благодатных для расцвета искусства, как города Фландрии с их бурно развивающейся культурой.

В Брюгге жили братья Ван Эйк — Ян и Губерт, основоположники реалистического искусства в Нидерландах.

Наиболее известен Ян, хотя трудно сказать, насколько это справедливо. Предполагают, что это он расписал алтарь в Генте, изумивший в 1432 году современников. Впервые со стены церкви глянули не высушенные средневековой схоластикой обескровленные лики, а крепкие, полнотелые фламандцы и фламандки. Условный мир библейских образов вдруг оказался низведенным на грешную землю. И одежда, и дома — все как на берегах Цвина.

А как реалистичны картины художника, изображающие родную природу! Говорят, ботаники определили десятки видов растений на пейзажах, созданных кистью Яна Ван Эйка…