Без обратного адреса

Эстебан вдруг вернулся в дом, выдвинул один из ящиков комода и вынул фотографию, на которой Анхела, Томас, Алисия и Эстебан веселились, собравшись вокруг гриля с барбекю в саду. Томасу было года три, смеющаяся физиономия перемазана грязью.

– Я помню тот день, – произнесла Анхела.

– Один из наших многих счастливых дней. Возьми фотографию, Анхела. Взглянешь порой – и вспомнишь Алисию и меня.

– Мне незачем вас вспоминать, Эстебан, потому что я ни на минуту вас не забуду. – Голос ее дрогнул, и, чтобы скрыть слезы, Анхела быстро поцеловала Эстебана в щеку.

– Сейчас я возьму из школы Томаса, и мы с ним проводим тебя на станцию.

– Спасибо, Анхела. Я буду вас ждать здесь. Поезд уходит через два часа.

– Не опоздаем. Пока.

Она быстро ушла, оставив Эстебана и Давида вдвоем.

– Вот и пошли мои последние два часа в Бредагосе, – пробормотал Эстебан себе под нос. Он сказал это себе самому, но Давид услышал, подумав, не уезжает ли Эстебан навсегда. Словно отвечая на его мысли, тот вдруг добавил тихо: – Ну, по меньшей мере…

– Я тоже буду скучать, – произнес Давид. – По Бредагосу. По Анхеле, Томасу, по тебе… и Алисии.

Эстебан улыбнулся:

– Знаешь, что Алисии нравилось больше всего в жизни?

– Что же?

Эстебан подошел к комоду и вынул оттуда какие-то бумаги, а из-под них – шесть объемистых рукописей, переплетенных в кожу.

– Ей очень нравилось сразу читать то, что я написал. Прямо с пишущей машинки. Поэтому я перенес в последний год машинку к ней в комнату и работал там. Алисия наслаждалась даже стуком клавиш, говорила, что они успокаивают ее, словно музыка. Потом сама уже не могла держать бумагу, я ей читал.

Он протянул рукописи Давиду, который, делая отчаянные усилия молчать и не выронить тяжелые тома, взял их.

– Я тебе уже признался, что мне нравится сочинять, но ты, наверное, не думал, что до такой степени? – иронично улыбнулся Эстебан. Он легко похлопал Давида по плечу, отчего тот едва не выронил рукописи.

– Ты мне позволишь прочитать? – спросил Давид.

– Конечно, бери, читай. Я подумал, что, раз ты работаешь редактором, сможешь дать мне литературные советы и вообще объективно оценить текст. Ты же профессиональный редактор? Ну, мне очень интересно твое мнение. И давай по-мужски, без обмана. Ты человек занятый, а я никогда не пробовал публиковаться и профессионально работать, но если найдешь время для короткого и прямого суждения, буду благодарен. Знаешь, смешно – сто лет я назад потерял первую часть, а сейчас вдруг нашел в библиотеке, когда разбирал ее. А то тебе пришлось бы читать с середины. А вдруг тебе понравится? Я и подумал – ты из издательства, чем черт не шутит? – Эстебан лукаво ткнул Давида локтем в бок.

– Я прочитаю их быстро и с большим вниманием, – заверил Давид. Эстебан так никогда и не узнал, как велико было то искреннее, пылкое чувство, которое они отражали.

– Так ты ими займешься?

– Не сомневайся.

– Да, сделай с двух последних копии для Джерая. Я их читал Алисии при нем, и он мне уже надоел бесконечными просьбами дать их ему почитать еще раз.

– Не беспокойся, Эстебан. Как только прочитаю, верну сюда.

Эстебан сделал неопределенный жест рукой, который можно было истолковать как «можно не торопиться» или «не стоит труда».

– Ну, пора. Анхела ждет. Давай закроем дверь.

Давид так и не смог удержаться, чтобы не задать вопрос, который жег его изнутри с тех пор, как он впервые прочитал Томаса Мауда. Теперь, когда он стоял перед ним самим лицом к лицу…

– Эстебан, как ты все это придумываешь?

Тот повернулся к Давиду, будто встречая вызов. Помолчал, а затем медленно, торжественно произнес:

– Ты не поверишь, но я не знаю. Знаю только, что оно вдруг приходит, словно ниоткуда. Надо успеть записать, а то мелькнет – и нет его, не вспомнить потом. Я всегда чувствую приближение… странное ощущение, как перед грозой.

Вот оно как, ошеломленно думал Давид. Не перестал он писать, ни на мгновение! Просто Алисия болела и у Джерая не было копий, которые нужно было отослать в издательство.

Они вышли на каменную мостовую, закрыв дом, а в нем – все секреты, какие там остались.

Поезд из Баньер-де-Люшона подходил к платформе, которая за последние сто лет практически не изменилась, с достоинством сохраняя свой старинный вид: здание вокзала выкрашено в желтый цвет, колонны с капителями, под крышей узорный фриз. Чтобы добраться из Бредагоса до ближайшей железнодорожной станции, надо было проехать двадцать пять километров и пересечь французскую границу. Старый поезд, тяжело пыхтя, втащил на станцию свои слегка тронутые ржавчиной вагоны. Неожиданно он дал такой пронзительный свисток, что Томас испуганно зажал уши. Эстебан степенно, по очереди, попрощался со всеми соседями, приехавшими проводить его. Ион, Джерай, падре Ривас, Анхела, Эмилия… Никто не был обделен объятием, поцелуем, добрым словом. Эстебан знал, что если вернется, то не скоро. Он обнял и Давида, у которого в то мгновение упало сердце. Писатель уезжает. Он, Давид, выполнил свою миссию, но почему-то в груди была тоскливая пустота.