Без названия

— Неужели на это есть спрос?

— Представьте себе. Ремонтируются старые церкви и костелы, в которых семьдесят лет были склады. Многие прекрасные витражи искалечены, строятся новые церкви. Так что нужда во мне есть, — он улыбнулся.

— А что вы коллекционируете?

— Офорты. На библейскую тему.

— В отделе, где работал Гилевский, было что-нибудь, что могло бы интересовать таких собирателей старины, как вы?

— Естественно. Там богатые фонды, многое в запасниках, никогда не выставлялось. Но доступа туда не было.

— Почему?

— Гилевский, как я наслышан, был цербер.

— А где вы были?.. — она назвала день и приблизительное время убийства Гилевского.

— Я вас понял, — снова улыбнулся он, на какое-то мгновение задумался, затем сказал: — У меня небольшая мастерская, четыре помощника. В этот день и в это время у меня как раз был священник, отец Даниил из церкви в Васильковичах. Церковь новая, только построили. Нужны витражи. Он приехал заказывать, поговорить о цене. Все это вы легко проверите.

— У вас нет каких-нибудь личных соображений о мотивах убийства, может, они сложились из ваших разговоров с другими собирателями старины?

— Знаете, я от музея очень далек. Услышал, что убили старика, посожалел, разумеется, и забыл. Есть свои заботы и своя работа. Так и другие реагировали, кто не был с ним знаком, а лишь понаслышке.

— Собирательство тоже подвержено моде. Что сейчас особенно в моде?

— Мода бывает у дилетантов. Профессионалы не изменяют своим привязанностям.

— Вы хотите сказать, что искать нам надо среди дилетантов?

— Искать надо всюду, — нахмурился он. — На все есть нынче цена, кроме человеческой жизни. Вы бывали в Ереване, в Матенодаране?

— Нет, только слышала.

— Там бы вы поняли, почему уходя оттуда, люди думают не о том, как бы заиметь что-нибудь из увиденного, а о том, что можно принести туда из дому, что достойно быть сохраненным на века, — он посмотрел на нее почти черными умными глазами и вдруг сказал: — Нет, я не убивал Гилевского.

— Я вас не подозреваю, — сказала Кира.

— Напрасно. Сегодня надо подозревать всех и всякого, время такое, дикое. Приходите посмотреть мои витражи и коллекцию офортов, я храню ее открыто в мастерской.

— Чтобы понять, почему вы не могли убить? — улыбнулась Кира.

— И для этого тоже…

«Каждый будет приводить доводы, почему не смог бы убить. Но кто-то же убил, — с грустью подумала Кира, когда Манукян ушел. — А не вожусь ли я с ними зря. Может убийца из другого мира?»

Она понимала, что ей предстоит всем им задавать почти одни и те же вопросы. Опыт сотен следователей на протяжении десятилетий выработал много стереотипов, без которых было не обойтись. Кто-то когда-нибудь и после нее, Киры Паскаловой, будет задавать те же вопросы, но в других обстоятельствах, однако следуя стереотипам взаимоотношений и поведению допрашивающего и допрашиваемого…

На предложение «садитесь», Жадан сострил:

— Уже? Но мне еще не ясно, за что, — невысокий, худощавый, юркий, он хохотнул, отодвинул от стола стул, уселся, откинулся на спинку, скрестил руки на груди. Из-под натянувшегося рукава проглянула татуировка: сфинкс. Он поймал взгляд Киры и сказал: — Грехи отрочества, но исполнено неплохо, — чуть повыше приподнял рукав, демонстрируя татуировку. — Не правда ли?

Кире он не понравился: то ли бравада, то ли хамоватый, не понимает, куда и зачем пришел.

— Это меня мало занимает, — резко сказала она. — Коснемся другой темы.

— Убийства Гилевского?

— Вы догадливы, Святослав Юрьевич.

— Получив ваше приглашение, я не долго ломал голову, чтобы это значило. Итак, «их бин ганц ор», т. е. «я весь внимание».

— Это хорошо, — ухмыльнулась Кира. — Как давно вы знали Гилевского?

— Лет восемнадцать, с момента моего прихода в музей.

— Гилевский и тогда уже был в зените славы?

— Еще как! Я поклонялся его тени. Непререкаемый авторитет! Надо заметить — справедливо. Поколение таких, как он, уже почти вымерло: интеллигентны, образованны!

— Что из себя представляет музей?

— Богатейший. И наука там на уровне. А фонды! Когда-то это были спецфонды. За ними приглядывало КГБ. Входить туда простым смертным ни-ни! Потом исчезло КГБ. Фонды вроде открыли. Но в жизни, как известно, круговорот не только воды в природе. Место КГБ занял Гилевский, не по должности, по призванию. К середине восьмидесятых музей стал неуправляем, было принято решение разделить его: на музей этнографии и художественного промысла и Фонд имени Драгоманова. Он по сути тоже музей, но со своей картинной галереей, со своими фондами и отделом рукописей, с библиотекой редкой книги.

— Почему вы перешли из музея в Фонд?

— Когда произошел раздел, одни ушли добровольно в Фонд, других «ушли» по желанию администрации.

— А вы?

— Я добровольно. Поскольку я еще и преподаю в институте декоративного и прикладного искусства, специфика моей работы ближе к специфике Фонда.

— Гилевский участвовал в этих кадровых перестановках?

— Надо полагать, с ним, как с мастодонтом, советовались. Самое смешное, что при всех сменявшихся директорах музея в сущности директором всегда являлся он, он умел подмять под себя всех.