«Без меня баталии не давать»

   — Архангелогородцев разделите. Всех на Архангельск не отпускайте. Большую часть отправляйте с иностранцами на Нарву, а там и на Воронеж. Ружей закупили?

   — Закупили, Пётр Алексеевич, тыщи две.

   — Маловато. Ну и их отправляйте на Нарву, а заодно мой подарок князю Ромодановскому. Вон в углу стоит.

   — Топор?

   — Угу. На страх врагам нашим. Вот худо, никак не могу из Витзена выбить горных специалистов, всё меня завтраками кормит, прямо по-московски. А Виниус в каждом письме долбит: давай горных дел мастеров. Коли б мог, сам бы родил ему их.

   — Мы что пришли-то, Пётр Алексеевич, — приступил наконец к делу Головин. — Пора въезжать нам в Гаагу. Мы уж и ливреи новые пошили всем, экипажи добрые приготовили. Голландцы уж намекают, когда, мол, енеральным штатам представляться будете[46]? Оно и верно, мы им в копеечку обходимся, а дела нет.

   — Как нет? А фрегат?

   — Ну это, конечно, тоже не безделица. Но мы ж Великое посольство, пора к переговорам приступать, а правительство-то их в Гааге.

   — Это ты прав, Фёдор Алексеевич, — сказал Пётр, откладывая в сторону гравюру и снимая с себя фартук.

   — Они не сегодня-завтра подпишут договор о мире с Францией[47], — продолжал Головин. — А это не для всех радость, Пётр Алексеевич.

   — Для кого ж это «не для всех»?

   — Для нас, например. Если Голландия подпишет мир с Людовиком, то наверняка мы не сможем склонить её к союзу против Турции.

   — Это ты прав, Фёдор Алексеевич, Франция-то с султаном не разлей вода. У голландцев сразу козырь: не можем идти против друзей наших друзей.

   — Но это не всё, Пётр Алексеевич. Из нашего союза против неверных может вскорости выпасть и Австрия.

   — Это каким же образом? Евгений Савойский вон чихвостит турок в хвост и в гриву[48].

   — Что чихвостит, это хорошо, но ведь турки при таком раскладе могут у Вены пардону запросить.

   — Ты думаешь, мира?

   — Вот именно. Тогда мы вообще останемся одни против неверных.

   — Но мне император Леопольд[49] в каждом письме клянётся в верности.

   — В дипломатии, Пётр Алексеевич, с этими письмами лучше до ветру сходить и задницу вытереть. Хоть в этом польза будет. Императору-то Леопольду надо к войне с Францией готовиться. А она не за горами.

   — Какая ещё война? — удивился Пётр. — Мир же в Рисвике подписывают.

   — Для того и подписывают, чтоб к другой войне приготовиться успеть.

   — Ты давай, Фёдор Алексеевич, объясни толком, расставь все фигуры, как в шахматах. Чтоб ясней было.

   — Пожалуйста, Пётр Алексеевич, — с готовностью отозвался Головин, машинально схватив со стола пузырёк с царской водкой.

   — Э-э, осторожней! С этой «фигуры» плеснёшь ненароком — без штанов останешься. А руку так до кости прожжёшь.

Головин поставил пузырёк на стол, отёр пальцы о полу кафтана.

   — Значит, так, — изморщился он, собираясь с мыслями. — Испанский король Карл Второй[50] хоша не столь стар, но здоровьем вельми слаб, подвержен падучей и не сегодня-завтра помре, прости меня, Господи. Хоть и дважды женат был, детей не нажил. По его смерти пресечётся династия Габсбургов и вмиг явятся два наследника. Это сын французского короля, поскольку Людовик женат на старшей сестре Карла Второго Марии Терезии, и, выходит, их сын законный наследник испанских владений. Второй претендент, и тоже законный, — это сын австрийского императора, поскольку матерью его является другая сестра Карла — Маргарита Терезия.

   — Но ведь сам-то Карл Второй, ведь он же может назвать своего наследника, — сказал Пётр, — чай, он ныне жив ещё.

   — Вот на беднягу и давят ныне со всех сторон, но если перетянет супруга его Мария Анна, а это вполне может случиться, и поскольку она сестра императора Леопольда, тогда наследником станет австрийский принц. Но ведь и французы не дремлют. Так что драка меж ними грядёт, государь, ох грядёт. И нам от неё никакого прибытка.

   — Значит, считаешь, что Вена может пойти на мир с султаном?

   — Вот именно. Может. Оттого Евгений Савойский и давит на турка. Леопольду надо как можно скорее развязаться с Турцией, чтоб быть готовым к драке с Людовиком. Это ясно как Божий день.

   — И какая же роль нам отводится? — спросил Пётр.

   — Какая? — переспросил Головин, хмыкнув выразительно. — Ну коли по-шахматному, как ты просил, Пётр Алексеевич, то роль пешки. Не обижайся.

   — Да ты что, Фёдор Алексеевич, на что тут обижаться? Тут думать надо, как в ферзи выйти.

   — И останешься ты, Пётр Алексеевич, как вон на гравюре твоей, один на один супротив султана.

   — А Венеция? Чем не ферзь?

   — Что Венеция? Она у чёрта на куличках, какая она нам помощница. Купчиха.

   — Ничего. После Вены поеду в Венецию, там решим. А уж нам надо за здоровье испанского короля молиться, дабы пожил подолее, коли для нас он живой выгоден.

   — Ну так как, Пётр Алексеевич, едем в Гаагу?

   — Завтра поставим последний шпангоут[51], переключу волонтёров на бимсы[52]. И смогу на день-другой отъехать.

   — Я тебе, герр Питер, голландское платье сшил, — сказал Лефорт. — Его и наденешь.

   — Вот спасибо, Франц Яковлевич. А штаны?

   — И кафтан, и штаны, и чулки новые — всё есть.

   — Ну и славно. А то я эти вон царской водкой прожёг. — Пётр показал дыру у самой ширинки.