Без Любви

- Я ведь решила руки на себя наложить. Да… И ведь знаю, что не простит мне этого Вседержитель, грех это великий, а не могу. Не могу без тебя. И так мне плохо было, будто душеньку мою клещами калеными на куски раздергивали, будто выдернули мне ее всю, а внутри пусто стало, как в овраге заброшенном. И сама себе не нужна я стала. А уж и молилась я, и звала тебя кличами дальними, и ходила на то место, где мы с тобой миловались тогда. Приду, лягу на траву и лежу целый день. А ты, будто и рядом, а вроде и нет тебя. Совсем я себя извела. А когда почуяла, что смертушка моя только и ждет, чтобы обнять меня да и увести с собой, тогда пошла я к старице Максимиле и открылась ей во всем. Она сначала улыбалась, как и ты сейчас, а потом говорит - видать, суженый он твой, и никуда тебе от него не деться. Ну, поворожила она на языках странных, покурила вокруг меня травой целебной, накинула мне на голову покрывало свое ведунское… Много чего она делала, да так и не смогла меня от тебя отвести. Правда, перестал ты меня мучить, как прежде. А то, бывало, делаю я чего-нито, а ты вдруг за плечом встанешь и смотришь. У меня из рук все и валится. Обернусь, а нет тебя. И после того до вечера как ушибленная хожу. И ничего не понимаю. А то в лужу посмотрю на отражение, а там ты рядом со мной стоишь и меня обнимаешь. Так Максимила еще поворожила, и вроде не так ты меня мучить стал. Как бы сквозь кисею тебя вижу. А сердечко все равно болит.

Настя засмеялась и одновременно с этим по ее щеке поползла слеза.

- А еще братец Игнатец однажды поленом по ноге себе попал и закричал: "Косточка!", а я слышу - "Костушка", и сомлела. Как стояла, так и повалилась. А он водой мне в глаза брызгать стал. Я и очнулась.

Настя засмеялась опять и вытерла слезу ладонью.

Каждое ее слово падало мне в душу, как раскаленный булыжник.

И я закрыл глаза и слушал ее.

- А давеча старица Максимила мне и говорит: "Иди, говорит, встречай дролю своего ранним утречком от солнца. Придет он, не сомневайся". Так я всю ночь не спала, все боялась, что опоздаю… Вот, не опоздала, видишь?

И она тихо засмеялась.

Я молчу. Да и что тут скажешь? Только разве глупость какую-нибудь! Так что я лучше промолчу. Молчание, говорят, - золото.

Посидели мы, помолчали, а Настя мои руки так все и держит, будто выпустить боится. А погодя спрашивает меня:

- Костушка, ты сказал, что дело у тебя тут есть. А что за дело-то? Может, пособить могу?

Ну как она может мне пособить! Что она может знать? Однако, хотя и без особой охоты, сказал я ей, что ищу урку беглого. Дернул он с этой самой зоны, и я иду по его следу. А найти его я должен обязательно. Очень он мне нужен, и зависит от этого моя судьба и даже сама жизнь. Так что если не найду я этого Студня поганого, то, может, и не придется нам с ней больше чай под березой пить.

Излагаю ей всю эту бодягу, руками в воздухе развожу, а потом посмотрел на нее, а она сидит туча-тучей. Брови нахмурила, губы сжала и в землю смотрит.

Я думаю, может, в запале задвинул матерное что-нибудь, а она и обиделась. Или огорчается, что не пить нам с ней чаю.

- Что с тобой, Настенька, - говорю, - может, я ляпнул что-нибудь лишнее? Так прости меня, грубияна. А лучше огрей вот - и протягиваю ей чурку березовую.

Она молчит, только головой из стороны в сторону качает.

- Да не молчи ты, ей-богу! Что случилось?

У нее подбородок задрожал, и говорит она, не поднимая глаз:

- Был здесь твой Студень.

Тут-то я в нокдаун и поехал. Без всякой там березовой чурки.

Вытащил я сигаретку, закурил, а сам мозги в кучку сгребаю. Значит, не зря меня интуиция сюда вела. С колдуньей Максимилой заодно.

Ну, держись, Знахарь. Начинается новое кино.

Подумал я минутку и говорю:

- Пойдем-ка, Настенька, во-он на ту горочку, - и пальцем показываю, - и расскажи ты мне там все подальше от ушей братьев твоих.

И сделал ударение на слове "все".

Она встает как миленькая, и идем мы с ней на этот пригорочек, метрах в двухстах от скита, садимся там на травку, и она мне рассказывает всю историю со Студнем.

Пока она рассказывала, я несколько раз вскакивал, бегал вокруг нее кругами, чуть на себе жопу от злости не разорвал, но Настю не перебивал и выслушал до самого конца.

Конечно, она рассказывала на своем милом дикарском наречии, раз шестьсот сказала "грех-то", в некоторых местах краснела и мялась, но я все всосал и не осталось для меня в этой параше ничего неясного.

А рассказала она мне вот что.

Около двух месяцев назад, возвращаясь с сенокоса, они заметили, что Секач, пес ихний, бросился в кусты и стал там на что-то сильно гавкать. Посмотрели, а там лежит без сознания парень окровавленный, и так ему плохо, что того и гляди душу Богу отдаст. Ну, взяли они его по-человечески и принесли к себе. А выхаживать поставили Настю. Ей не впервой, да она и сама сразу вызвалась. Больно ей это про меня напомнило.