Без иллюзий

Многие считают Дрезден красивым городом. Наверное, так оно и есть: все эти тяжелые пышные завитки барокко, подстриженные сады, дворцы и высокие каменные дома, каждый с каким-то своим, только ему присущим обликом. Но мне он всегда казался подавляющим.

Может быть, в такой архитектуре и имеется скрытый смысл. Ведь если долго сдавливать человеческий дух, то он разрывает оковы и взмывает в небеса, гневный, освобожденный, несущий легкое и чистое пламя ярости. Именно для такого духа и стали вместилищем огромные, полные воздуха строения, которые проектирует мой брат для Рейха. Под куполами его дворцов можно летать на самолете.

Чем ближе я подходил к окраине, тем более прозаические мысли меня посещали. Больше я не раздумывал об архитектурных стилях и о связи внешнего облика города с состоянием человеческого духа. Может быть, я устал от этих мыслей, не очень-то для меня привычных, и они мне попросту надоели, может быть, все дело в самой окраине — она была ровно такой же, как в сотнях других городов — конечно, исключая русские.

Труди Зейферт не оказалось дома — она пошла в церковь. Ах да, сегодня же воскресенье. Когда я подъезжал к Дрездену на поезде, то слышал согласный звон колоколов. Соседка, которая сообщила мне о местонахождении фройляйн Зейферт, всячески пыталась угодить господину лейтенанту — еще бы, фронтовик, офицер, да, видно, не из простых.

— Я могу проводить вас до этой церкви, — предлагала добрая домохозяйка, сверля меня пронзительными маленькими глазками. — Заодно вознесете хвалу Господу за то, что извел вас из пасти огненной.

— Нет, благодарю вас. — Что-то не хотелось мне показываться на глаза Господу. Лучше бы он не вспоминал обо мне подольше.

— В таком случае, господин лейтенант, прошу ко мне, — она улыбнулась. — Я как раз испекла булочки с изюмом. Выпейте кофе, пока вернется фройляйн Зейферт. Я знаю, что она получает письма с Русского фронта. Эта тяжелая война!.. — Она шумно вздохнула. — Такая тяжелая! Мы несем ужасные потери — и все ради того, чтобы защитить нашу родину от угрозы большевизма.

Я видел, что ей хочется поговорить об угрозе большевизма и о том, сколько большевиков истребил господин лейтенант лично, собственными руками, — вот этими, которыми он будет брать булочки с изюмом с подноса доброй домохозяйки.

Мне совсем не улыбалось провести с ней утро наедине. Поэтому я поблагодарил и отказался. Она нехотя ушла к себе. Я просто уселся на ступеньках перед дверью фройляйн Зейферт, закурил и уставился в пустоту.

Я увидел Труди минут через сорок. Людей на Хайнц-Мюллер-штрассе немного, но все-таки человек десять за это время прошло мимо меня, кое-кто даже оглядывался, но я сидел не шелохнувшись. А вот ту самую девушку я определил мгновенно. Она шла торопливо, как привыкла, наверное, ходить всю жизнь: она из рабочей семьи, и времени на неспешные прогулки у нее не было. Она и на танцы, и в кино так ходит. В ее неровной, дергающейся походке мне почудилось что-то подростковое. Она была худенькая и небольшого роста. Под стать Генриху Тюне. Я погасил папиросу и встал.

Не доходя до меня десяти шагов, она вдруг насторожилась. Ее лицо вдруг побледнело, глаза сделались большими и темными. Она остановилась, покачала головой, словно отгоняя дурные мысли. На ней было простое пальто из темной ткани, на голове вязаный платок.

— Здравствуйте, фройляйн Зейферт, — заговорил я. Голос прозвучал хрипло — просто от того, что я слишком долго молчал.

К тому же я, оказывается, замерз.

Она моргнула, все еще настороженная. Я заметил, что она не улыбнулась, хотя, как мне казалось, самый мой вид должен внушать расположение.

— Я товарищ вашего друга, Генриха Тюне, — добавил я. — Нет-нет, не пугайтесь, он жив и здоров. Прислал со мной письмо, просил передать лично.

— Лично? — Она недоверчиво подошла ко мне и протянула руку в детской рукавичке. — Почему?

— Просто так, — сказал я.

— Вы друзья?

— Я его командир, — ответил я. — Генрих хороший солдат.

— А почему он не приехал? С ним что-то случилось?

— Наш полк остался на зиму в России, — объяснил я. — А я был тяжело ранен в бою и вернулся — обучать молодых солдат.

— Да, и потом они тоже отправятся на фронт. — Она тяжело вздохнула и отвернулась.

Я наконец вытащил письмо Тюне и вложил ей в руку.

— Спасибо. — Не глядя на меня, она сжала письмо рукавичкой.

Я потоптался рядом. Она просто стояла, как будто ждала, чтобы я ушел.

— Не пригласите меня на чашку кофе? — спросил я наконец прямо.

— У меня… Простите, господин лейтенант, у меня нет кофе, — ответила Труди. — Закончился.

— В таком случае, может быть, прогуляемся до магазина? Мы могли бы купить кофе вместе, — предложил я.

— Сегодня воскресенье! — она засмеялась с видимым облегчением: ей совсем не хотелось, чтобы незнакомый лейтенант покупал для нее кофе, но как отказать герою войны — она не знала. — Магазины закрыты.

— В таком случае вы позволите мне прислать вам кофе? — спросил я.

Труди опустила голову и прикусила губу.

Я видел, что ей неприятно, но почему-то никак не мог остановиться.