Без иллюзий

— Любовался, — огрызнулся я. — Вы не допускаете мысли, что подобная картина ласкает взор германского солдата?

— Допускаю, — ответил он хладнокровно и завел мотор.

Я опасался, что поиски затянутся до ночи и нам придется разбивать лагерь где-нибудь в Balka. Так называются здешние овраги — настоящие реки пыли, рассекающие землю, словно окопы времен Великой войны. Перед рассветом здесь становится холодно, а звезды огромны и их какое-то чертово количество. Человеку не стоит слишком долго таращиться в эту бездну. Лично у меня после сеансов созерцания «бархатной» украинской ночи во всем ее космическом великолепии наутро такое ощущение, будто я накануне перепил дрянного шнапса. Возможно, так не у всех. Вполне допускаю, что Хартман — человек с куда более крепкими нервами, и взаимные переглядывания с бездной не оказывают на него такого разрушительного воздействия.

Он вдруг остановил мотоцикл и сделал мне знак поступить так же.

— Какой он… был, лейтенант Вальдау? — обратился он ко мне. И добавил: — Я неофициально спрашиваю. Я читал характеристики.

— Не сомневаюсь, что читали, — пробормотал я. — Интересно, что и командующий Хубе задавал мне тот же самый вопрос.

— Ничего удивительного, — сказал Хартман с обезоруживающей искренностью. — У Вальдау большие связи в старом германском аристократическом мире, и это обстоятельство придает делу особенную… остроту. — Он сделал легкую паузу, и мне показалось, что он в последний момент заменил слово. На что он вообще пытается намекать? Угадывать мне было неохота. Как будто у меня своих забот мало.

«И почему мне упорно кажется, что я все-таки влип в историю? — подумал я. — Скорей бы уж фронт!..»

— Если вы уже высказали свое личное мнение генерал-майору Хубе, — сказал эсэсовец, — то поделитесь, пожалуйста, и со мной.

— Вряд ли это поможет поискам, — сказал я.

Он поморщился. Я понимал, что таких, как я, Хартман повидал за свою карьеру десятки, если не сотни. Армейских офицеров, которые считают себя умнее, чем он.

— Я спросил вас как боевого товарища, — сказал он резко. — Как камрада.

Он употребил слово, которое было в ходу между настоящими товарищами, не по назначению.

— Как камрад, отвечу вам, — сказал я, — что молодых офицеров, похожих на Вальдау, я нередко встречал в армии. Все они воображают, будто эта война нарочно случилась, чтобы у них появилась возможность пуститься в захватывающие приключения. Ни участие в боевых действиях, ни гибель товарищей не способны умерить их авантюризма. Если угодно, перед нами — настоящий немецкий юноша-идеалист, читатель Карла Мая. Я бы предпочел в своем экипаже таких не иметь.

— Вот теперь вы искренни, — удовлетворенно кивнул эсэсовец.

— Я всегда искренен, — я нахмурился.

— Видите ли, я добивался от вас неформального признания, — загадочно молвил Хартман.

Мне не понравилось слово «признание». И я не стал этого скрывать. В конце концов, какие тайны могут быть между камрадами?

— Что вы имели в виду под «признанием»? — осведомился я. — В чем я только что вам признался?

— В том, что как командир вы предпочитаете избегать воспитательной работы среди подчиненных вам офицеров, младших и по званию, и по опыту, и по возрасту. Впрочем, на данном этапе это обстоятельство не входит в сферу моей компетенции. Я просто хочу указать вам на него — на тот случай, если у вас возникнут неприятности.

— По-дружески предупреждаете?

— Если угодно, да, — кивнул Хартман. — Примите этот совет и больше внимания уделяйте воспитательному моменту. Вы и как старый член партии обязаны это делать.

Ну естественно, он знает, что я старый член партии. Он знает обо мне все. Он же для этого создан — все знать. Если где-нибудь у антиподов существует двойник Эрнста Шпеера — будьте уверены, оберштурмфюрер Хартман и его уже прощупал до последней косточки и вынес о нем справедливое суждение.

— Я хочу кое-что прояснить, — заговорил я после короткой неприятной паузы. — С моей точки зрения, воспитание молодых людей закончилось сразу же после того, как добропорядочная бонна фрау Пфуфф перестала вытирать им их сопливые носы.

— Это вы так считаете, — сказал Хартман.

Наш разговор оборвался, когда внезапно впереди над маленькой рощей взлетела туча грачей. Посыпались черные перья, раздался оглушительный грубый грай. На дороге стояли остальные мотоциклисты.

Мы подъехали ближе и поняли, что наши поиски закончились.

На самом краю рощи росло большое дерево, его ветви протянулись над дорогой.

Сначала я не понял, что именно вижу. Просто потому, что не ожидал этого увидеть. С ветвей свешивались очень длинные, вытянутые белые коконы. Один немного раскачивался, остальные свисали неподвижно.

Я слез с мотоцикла, подошел ближе и просто стоял и смотрел.

Из оцепенения меня вывел громкий страдальческий хрип: моего эсэсовца выворачивало прямо на зеркальные сапоги. Он рыдал, всхлипывал и продолжал блевать. Это тянулось какое-то время. Грачи возмущенно орали над нашими головами. Они не переставали ни на мгновение. Вся роща, насколько я могу видеть, была загажена этими назойливыми птицами.