Без иллюзий

Я согласно покивал: «Staatliche Bauhaus», архитектурное объединение из Дессау под руководством Людвига Миса ван дер Роэ, провозгласило «интернациональную утилитарность» ведущей концепцией в строительстве, наплодило в Веймаре и даже в крупных городах ужасающих коробок в стиле «стекло-бетон» и вполне справедливо вызвало гнев Гитлера — «Баухаус» разбежался в 1933 году, сразу по приходу фюрера к власти, что само по себе показательно.

Часть тамошних архитекторов вернулась к традиционным формам, часть эмигрировала и поливала нас грязью в американских газетах — допустим, руководитель «Баухауса» Вальтер Гропиус, сперва уехавший в Англию, а затем в Северную Америку, заявлял, будто объединение «было разгромлено штурмовиками», хотя перед НСДАП в 1933–1934 годах стояли куда более важные задачи и «утилитаристов» тогда никто и пальцем не тронул — сами предпочли покинуть ниву национальной архитектуры.

Одновременно Гитлер полагал неоклассическое здание германского посольства в Санкт-Петербурге[3], построенное ван дер Роэ и Петером Беренсом перед Великой войной, исключительным образцом нордического зодчества…

Разговор шел в нужном мне направлении. Я припомнил свои невеселые приключения в Днепропетровске, сказав, что большевики отошли от модернистских направлений в архитектуре и возвращаются к традиционным формам — я видел жилые здания недавней, предвоенной постройки с колоннами дорического ордера, поддерживающими балюстраду со скульптурами, а новый корпус университета, законченный в 1936 году, мало чем отличается от моих собственных работ.

Нашлась и фотография — конечно, не слишком качественная, с сугробами и кучами щебня на переднем плане. Следы войны. Фюрер покачал головой:

— У Сталина, бесспорно, есть архитектурный вкус. Облик полностью соответствует задачам школьного воспитания, строго и торжественно. Расскажите лучше, как вы там жили, в южной России? Я недаром заметил, что вы похудели.

Прекрасно. Он сам попросил! К моему огромному сожалению, превратные, а то и совершенно неверные представления Гитлера о настроениях и событиях на фронте проистекают из-за того, что окружение старается оградить его от «неприятной» или «нежелательной» информации; особенно в этом преуспел Мартин Борман — вот уж поистине злой гений! Надеюсь, у меня получится кратко и емко обрисовать действительное положение дел.

Фюрер слушал благосклонно, задавал уточняющие вопросы, соглашался с отдельными моими выводами. И одновременно становился все более отчужденным. Когда я с предельной осмотрительностью намекнул на пессимистичные пророчества Фрица Тодта, Гитлер сурово оборвал:

— Я знаком с особым мнением рейхсминистра вооружений Тодта. Просил бы впредь таковое при мне не озвучивать. Как всякий интеллигент, господин Тодт излишне… — фюрер пожевал губами, подбирая верное слово. Ограничился безобидным: — Излишне впечатлителен. Хорошо, я считаю, что Ваше ходатайство о переводе части рабочих Трудового фронта на восток оправданно. Подготовьте к утру соответствующую директиву, я подпишу.

— К утру? — озадачился я. — Но в восемь я собирался вылететь в Берлин. Впрочем…

Сейчас около трех пополуночи. Гитлер просыпается примерно в десять или в половину одиннадцатого, кроме того, я так и не поборол недосып прошедших дней. Тем временем фюрер может и передумать, такое на моей памяти случалось не раз.

Мир не рухнет, если я задержусь в Растенбурге на день-другой.

— Вот что, Линге, — пожелав Гитлеру спокойной ночи и уверив, что к завтраку все необходимые документы будут составлены, я покинул кабинет и сразу наткнулся на вездесущего камердинера. — Будьте добры, сообщите доктору Тодту, что я задерживаюсь в ставке, и принесите извинения от моего имени. Может быть, передать через дежурных адъютантов, если вы ляжете отдыхать?

— Будет исполнено, господин Шпеер, — кивнул оберштурмбаннфюрер. — Доложу лично. Добрых снов, доктор.

Я провалился в глубокий мягкий сон почти мгновенно. Успел подумать о нюрнбергском строительстве — фюрер вновь сумел внушить мне непререкаемый оптимизм: наш общий замысел непременно будет реализован! И это прекрасно.

* * *

Разбудил меня дребезжащий телефонный звонок.

— Алло? Шпеер? Шпеер, это вы?

Речь была возбужденная, срывающаяся.

— Кто говорит? — я спросонья помотал головой.

— Карл Брандт!

— Брандт? — я не без труда узнал голос личного врача фюрера. — Отчего вы кричите? Что стряслось?

— Фриц Тодт только что погиб в авиационной катастрофе!

— Что?!

— Самолет разбился в лесу Гёрлиц! Боже мой… Выживших нет!

Я аккуратно положил трубку.

Если бы я не задержался до глубокой ночи у Гитлера…

Если бы он не уступил в вопросе с рабочей силой для восточных железных дорог…

Если бы…

* * *

…Ранним утром 8 февраля, когда доктор Брандт паническим тоном сообщил мне о гибели Фрица Тодта, я предполагал, что часть его многочисленных обязанностей ляжет на меня.