Без гроша в кармане. Среди факиров

– Нет, мой милый Марий, – сказал он с волнением, – я чувствую себя вполне хорошо, но вы подоспели вовремя. О, как я благодарен вам и всем другим!

– Бедное дитя! Вам, верно, очень хочется пить, и вы очень от этого страдаете? – спросил с участием капитан.

– О, да, но ведь и вы все тоже страдаете… и я приложу все усилия, чтоб перенести мои невзгоды так же твердо, как и вы, и не жаловаться.

Грифы кружились теперь над углублением, где лежали кости; они испускали пронзительные крики и даже задевали крыльями мужчин и мальчика.

– Идемте с нами, мой друг, – продолжал Бессребреник, – там по крайней мере вас не тронут эти ужасные птицы.

– И я, сколько могу, помогу вам работать, – прибавил Патрик с забавным достоинством.

Все четверо спустились в подземный коридор и, запыхавшись от жары, окровавленными пальцами начали скрести песок.

– Какие мы дураки! – внезапно воскликнул Марий. – Извините, капитан, это к вам не относится: я говорю про Джонни и про себя.

– Благодарю! – сказал янки. – Отчего же мы дураки, скажи, пожалуйста?

– Потому что нам следовало бы взять наверху у покойников несколько костей. Им это решительно все равно, а нам крепкая, длинная, широкая кость оказала бы хорошую услугу в качестве заступа.

– Хорошая мысль! – заметил Джонни со своей обычной краткостью. – Я иду наверх за заступами.

– Прыгай вниз, мой голубчик, прыгай вниз!..

Он уже собирался броситься вверх по коридору, как вдруг послышался глухой шум.

– Э! Громы небесные! – заворчал Марий. – Qu’es асо? Вот и еще что-то!

От боковой части сточной трубы отделился камень и, скатившись, закупорил трехметровое отверстие, которое они с усилием раскапывали целых два часа. Приходилось начинать снова эту утомительную работу. Но это было еще не все!

За камнем посыпались обломки и загромоздили ведущий наверх коридор. Наши беглецы не могли теперь двинуться ни назад, ни вперед. Будущее предвещало худшее: если им не удастся удалить преграду, то скоро станет нечем дышать и наступит конец; притом толщина преграды была им совершенно неизвестна.

Обвал песка, обнажив новый слой почвы, вызвал новый, обильный фосфорический свет. Почва, насквозь пропитанная фосфором, испускала столько световых лучей, что все четверо могли видеть друг друга, как днем. Этот зловещий свет, источаемый человеческими останками, был единственным и очень слабым утешением в их тяжелом положении. Хотя оно и казалось более отчаянным, чем когда-либо, эти люди с железной волей не потеряли мужества, и их энергия все время возрастала. Достойный начальник этих храбрецов произнес только два слова: «Будем работать!..» Но им не пришлось долго погружать свои усталые и окровавленные пальцы в насыщенный фосфором песок. При первой же попытке произошла еще одна маленькая осыпь, и они увидели огромный ящик, до тех пор скрытый слоем песка. Этот ящик, видимо, был сделан из очень толстого дерева, так как при ударе не издавал пустого звука; он закрывал собою отверстие, через которое можно было бы выйти наружу, на равнину. Капитан, очень удивленный, осмотрел его со всех сторон и не мог удержаться от возгласа недоумения. Его вызвала металлическая, сильно потемневшая дощечка, должно быть из серебра; на ней были начертаны буквы, которые при фосфорическом свете легко прочитывались.

– Смотрите, Патрик, – воскликнул он, – это ваше имя: Леннокс, герцог Ричмондский, и над ним герб.

– Это герб нашего семейства! – сказал Патрик, осмотрев дощечку.

Глава III

Берар, запертый Биканелем в таинственной, неизвестной ему комнате, предавался бессильной ярости.

Во-первых, его силой заставили покориться, что само по себе унизительно и обидно, а особенно для таких людей, как Берар, который был известным факиром, страшным начальником жестоких поклонников богини смерти Кали, наконец, одним из первых в числе таинственных личностей Индии.

Во-вторых, запертый в ловушке, осужденный на голодную смерть, он навсегда лишался возможности выполнить поручение, возложенное на него браминами. Наконец, он и сам всей душой желал освободить капитана Бессребреника и его приближенных, защитить их от оскорблений, устранить опасности, грозившие им со стороны английского правительства, – одним словом, спасти их. Невозможность осуществить это огорчала его несравненно больше, чем оскорбление, нанесенное его самолюбию, и положительно выводила его из себя.

Этот мрачный человек, в котором было столько поразительно противоположных свойств, злой и в то же время добрый, хороший и дурной, воплощавший в себе гения зла и гения преданности, считавший за ничто чужую жизнь, но всегда готовый отдать и свою собственную, этот Берар был по-своему человеком долга.