Без гнева и пристрастия

— Пропустим его сагу о потере традиционной сексуальной ориентации. Он ведь тебе об этом живописал?

— Откровенно и бесстыдно до отвращения.

— Они это любят. Меня больше интересует его уголовное прошлое и пребывание в лагере. За что и когда можешь опустить. Мне нужны имена и связи.

— Всех имен не помню. Да и не имена это вовсе, а клички. Ну какие? — Серж задумался и начал вспоминать вслух: — Колобок, Сундук, Француз… Да, еще Хунхуз и Шляхтич. Это в лагере. Я хорошо их запомнил — очень уж клички выразительные.

— Погоняла, Сережа, погоняла, — поправил Сырцов. — А на воле с кем был связан?

— Вы имеете в виду криминальные связи? Вот о них он ни слова не сказал. Правда, никого не называл. Хвастался, что у него кое-кто в кармане… Так и сказал: в кармане… Он поэтому и срок-то получил минимальный.

— Уже кое-что… И последний вопрос, ты Викентия с Убежко знакомил?

— Я… — начал было Хрунов, но замялся. — Простите, но я не знаю вашего имени-отчества. Неудобно как-то безлично к вам обращаться.

— Георгий Петрович. Я тебя Сережей называю. Ничего?

— Все в порядке, Георгий Петрович, — успокоил сыщика журналист. — Так вот, Викентий просил, чтобы я Валентина вывел на Славу непосредственно и нигде его, Викентия, не упоминал.

— Рубил концы. Но не с той стороны, — понял Сырцов.

Помолчали мгновенье.

— За что его убили, Георгий Петрович?

— За дело. За черное и мерзкое дело, которое он творил.

— Вы безжалостны. И будто оправдываете убийцу.

— Убийц никто и ничто не может оправдать. Спасибо, Сережа. — Сырцов глянул на часы. — Иди обедать. Дамы заждались.

…Вдохнул пропитанный дорогой кожей воздух магазина эксклюзивной кожгалантереи и не успел даже осмотреться: к нему подбежал старший по залу. Скалился, изображая улыбку. Узнал, прохиндей.

— Здравствуйте, здравствуйте! Вы опять к Юрию Казимировичу?

— Опять, мой любезный казачок, опять.

Так и не поняв, надо на «казачка» обижаться или не надо, старший перешел на сугубо официальный тон:

— Я постараюсь сообщить Юрию Казимировичу о вашем визите.

— Уж будь добр, постарайся, — взбодрил его Сырцов.

Старший с достоинством удалился. Вот тогда-то Сырцов и огляделся. У стойки с ремнями беззвучно кисла знакомая продавщица. Он подмигнул ей, а она в ответ пальцами показала ему «О». О’кей, значит. Иностранцы нынче все, американцы хреновы. Нет, чтобы просто один выставленный большой палец представить.

Пока с девочкой перемигивался, не заметил, как рядом оказался Шляхтич. Тот — ни здравствуй, ни прощай — сразу серьезно поведал:

— Я тебя ждал, Георгий.

— Неужто? А по телевизору и в газетах ничего не было.

— Мой телеграф и оперативнее, и надежнее. Пошли ко мне.

На этот раз Шляхтич принимал его в настоящем кабинете, с размахом уютно и любовно обжитом. Сырцов с удовольствием бухнулся в мягкое кресло, дождался, когда усядется напротив Юрий Казимирович, и сказал, как бы размышляя вслух:

— Ты не Колобка к нему направил, ты ему его смерть послал.

Шляхтич зыркнул на него, хотел резко ответить, тут же смирил свой шляхетский гонор и спросил-предложил:

— Помянем его, Жора? — Не дожидаясь ответа, сходил к специальному шкафчику, поставил на журнальный стол бутылку хорошего коньяка, пузатые рюмки, вазочку с дольками сушеной дыни, быстренько разлил и произнес: — За упокой души раба Божьего Викентия Устинова.

— Раб-то он, конечно, раб, но только не Божий, — не согласился Сырцов, но выпил как положено, до дна.

Юрий Казимирович решительно принял рюмашку, поставил ее на столик:

— Насчет того, кто послал к Викентию смерть. Может, если бы не было сыскаря Сырцова, то и смерти не было бы?

— Может, и так, — отчасти согласился сыскарь. — Только для жизни надо, чтобы я был. Или такой, как я.

— Вершитель судеб?

— Я — не Бог. Я, если хочешь, охранитель кое-каких заповедей из тех десяти Божьих. Не убий, не укради…

— А как насчет заповеди «Не пожелай смерти ближнему своему»?

— По-моему, браток, ты малость запутался в заповедях. Ну да ладно, мне сейчас не до философских диспутов, мне некогда.

— Очень хочется начать со мной интеллектуальную игру «Что? Где? Когда?»? — догадался Шляхтич. — Я готов. Приступай, Жора.

— Ты хоть понимаешь, что к гону Колобка и смерти Кента ваш закон никакого отношения не имеет?

— После того как Викентия отправили к верхним людям, это и ежу понятно.

— Значит, в разговоре со мной стесняться не будешь?

— Ты свои вопросы задавай.

— По моим прикидкам, Викентий мог быть наседкой. У вас в миру по этому поводу кое-какой полив был?

— Слегка погремели крышкой после сессии.

— Почему? Причина, повод?

— Причина одна: срок. Все, кто проходил с ним по банкоматному делу, отоварились за пятерик. А он тремя годами отделался, как незрячий наводчик.

— Срок по делу?

— У патриарха против Викентия ничего, кроме наводки, не было, но многие считали, что ему из конторы ворожили.

— Когда это случилось?

— Дай посчитать. — Шляхтич поморгал, вспоминая. — Так… После дефолта… Суд, Жора, состоялся шесть лет тому назад.

— Меня суд не колышет. Когда их повязали?

— Считай, за год до суда. Точно, в девяносто девятом.

— Кто их брал, не помнишь? РУБОП, земля, управление?