Без черемухи

   Даже его приватные занятия по службе, вроде переписки церковных книг набело, и те потеряли для него облагораживающее и удовлетворяющее значение. Взялся было переписывать мертвых, посидел несколько времени и бросил.

   Он ходил скучный, унылый и потерянный, почти не шутил и не разгадывал ребусов.

   Оживлялся о. Федор и как будто немного радовался, как неожиданному развлечению, когда приходил дьякон и говорил: "мертвечинка объявилась", как он называл это, когда умирал кто-нибудь из духовных детей Федора Иваныча. В это время он все-таки хоть на время переставал томиться и мечтать о прежней радостной жизни, когда он не думал ни о каких режимах.

   Проходя по улице, он рассеивался какими-нибудь пустяками: прослеживал подозрительным взглядом беленькую с бубенчиком болонку, бегущую торопливой, озабоченной рысцой, мимоходом заглядывал в открытое окно какого-нибудь дома.

   Но когда приходил домой, то опять начиналось тоскливое ощущение пустоты, точно этим переворотом -- шут бы его взял! -- из него вынули всю душу и всю суть личной жизни.

   Федору Иванычу стали приходить мысли о том, что дело совсем не в том, чтобы отказаться от всего прежнего образа жизни. Нужно удалить только вредное. А то это обычная дурацкая манера: уже если что решил, так вали вовсю!

   Походив немножко по комнате и потирая лоб, как будто находясь в затруднении, Федор Иваныч сказал себе:

   "Вот что: я совершенно напрасно выкинул подсолнушники. Вреднего в них ничего нет, а они все-таки облегчат хоть немного. Да и все равно никогда не может быть полного воздержания".

   После этого Федор Иваныч послал купить подсолнушников.

   Но все равно дело от этого почти не изменилось. Он по-прежнему ходил целый день по комнате, томился и не знал, куда себя деть.

   Однажды, походив так, Федор Иваныч поправил завернувшийся лист у цветка на окне, потом вздохнул и позвал кухарку.

   -- Марья! Пойди сюда! -- крикнул он.

   Марья ходила, вечно высоко подоткнув со всех сторон сарафан. Она отличалась особенно толстыми ногами и такими же "благодатями", как называл дьякон. И Федор Иваныч (грешный человек) иногда, сидя у письменного стола за перепиской мертвых, смотрел украдкой на ноги Марьи, когда она развешивала белье в саду (ноги у нее были видны чуть не выше колен),-- смотрел и, усмехаясь, покачивал головой.

   "Вот уж дьякон ни за что бы не утерпел",-- думал Федор Иваныч. У самого же у него была на этот счет некоторая робость и нерешительность. Он только шутил с нею.

   -- Ты что сегодня готовила? -- спросил Федор Иваныч, когда Марья остановилась в дверях и одернула бок сарафана.

   -- Уху,-- сказала Марья сиплым, тяжелым голосом, точно ей приходилось делать огромное усилие для того, чтобы выдавить этот звук из себя.

   -- Ты перцу, небось, навалила туда, бог знает сколько? -- сказал как-то осторожно Федор Иваныч, точно с волнением ожидая ответа.

   -- Клала,-- сказала неопределенно Марья.

   -- Ну вот! А я болен, и мне нельзя с перцем есть.

   -- Я его пойду выловлю,-- сказала угрюмо и недовольно Марья, не глядя на хозяина.

   -- Зачем, зачем выловить! -- крикнул с испуганной поспешностью хозяин,-- тебе, дуре, скажи только, ты уж и обрадовалась. Теперь уж дело сделано, раньше бы заботилась и думала о здоровье отца духовного. А то пойдешь грязными лапами по кастрюле лазить.

   Марья спрятала под фартук руки.

   -- То-то вот... А селедку очистила?..

   -- Хозяйка не велела; она говорит -- вам нельзя.

   Федор Иваныч подумал.

   -- Нельзя... Гм, отчего же мне нельзя? Что же я, по-твоему,-- мальчик, сам не могу рассудить, что мне можно и чего нельзя? Это еще что за опекуны такие!

   -- Я не знаю, мне все равно,-- очистить, так очистить.

   Федор Иваныч не слушал ее и думал.

   -- А ты не говори ей про селедку. Очисть, а не говори.

   -- Что ж не говорить-то,-- сказала Марья,-- за обедом все равно вместе будем сидеть, она и отнимет.

   -- Да, это, пожалуй, верно. А больше ничего нет?

   -- Каша...-- сказала Марья и поперхнулась.

   -- Каша!..-- передразнил ее хозяин.-- А нет того, чтобы еще что-нибудь приготовить. Должно быть, тебе н_е_к_о_г_д_а?-- сказал он вдруг, иронически посмотрев на нее, и даже упер руку в бок и погладил бороду, лукавыми, пытливыми глазами глядя на Марью.-- Должно быть, все у ворот стоишь да с кавалерами переглядываешься?

   -- Я не переглядываюсь,-- сказала угрюмо Марья и при этом завернула нос к двери.

   -- Э! Постой, постой! -- сказал поспешно Федор Иваныч,-- куда же ты заспешила так сразу? Мне еще нужно сказать...

   И Федор Иваныч все так же лукаво глядел на нее.

   -- Я, брат, видел, как ты с каким-то трубочистом целовалась, вон и пятно на щеке.

   Марья сначала покраснела каким-то бурым цветом, как кирпич, когда на него плеснут водой, потом потянула грязный фартук к глазам, и Федор Иваныч явственно услышал странные звуки, как будто шедшие откуда-то с противоположной стороны, точно тронулась давно немазанная водовозка.

   -- Чего же ты? -- сказал он, струсив.

   -- А что же вы плетете... это я около печки... заступиться некому, вот и...

   Федор Иваныч, по натуре ненаходчивый, совсем растерялся.