А ведь мужчина ещё помнил день, когда Ирина впервые привела с собой в парк двух рыженьких девчушек, хитро сверкавших глазёнками из-за её плаща. Сколько же суеты было в тот день! Да и во все следующие, ведь он сразу решил, что примет малышек, как собственных детей, а те явно решили устроить новоявленному папаше экзамен. Впрочем, испытание он с честью прошёл. Младшая даже начала называть папой и проситься на руки, а когда её спускали с коленей, вопила: «Плюс один! Плюс один!» вместо «Ещё раз, » — буква «р» давалась ей с трудом и получалась не всегда. Старшая остановилась на нейтральном «дядя Семён», а на попытки погладить по голове намекающе щёлкала зубами и даже пару раз цапнула, когда угроза не возымела действия — тут же став Кусачкой, — хотя симпатию тоже проявляла, правда, очень своеобразно: то в рабочем дипломате найдётся хрустящий снэк — жутко вредный, горячо любимый и недосягаемый из-за вечных диет второй половинки, — то ненавистные отчёты вдруг заполнятся за одну ночь. Но на контакт в привычном смысле слова кусачий зверёныш не шёл ни в детстве, ни в старшем возрасте, и мужчина решил попросту оставить своенравную дочь в покое. Кто поймёт, что происходит в детской голове?
Такое положение вещей вполне устроило обе стороны: если мужчине хотелось повозиться с детьми, он шёл к младшей, с радостным визгом принимавшейся за любую предложенную игру, а старшая, вечно что-то напевая-шепча, сидела на полу, несмотря на все опасения и просьбы пересесть на любую другую поверхность, и черкала что-то на альбомных листах карандашами ли, мелками, фломастерами или красками. Казалось, она только и делала, что рисовала, хотя стоило приглядеться, и становилось понятно, почему продукты в холодильнике сложены на двух нижних полках в несколько слоёв, а верхняя половина пустует, что табуретка придвинута к плите не просто так, да и ножи находятся не в столе, потому что кто-то с трудом открывает тугой ящик, а открывать его нужно каждый день. Вот только нужно было приглядеться и сообразить, почему маникюр Ирины остаётся в идеальном состоянии неделями. А приглядываться ему, наглядевшемуся на работе, не хотелось. То, чьими заботами утром появлялись стабильно вычищенные ботинки и наглаженная форма, он и вовсе понял лишь спустя много-много лет, когда старшая дочь съехала — да чего уж, сбежала — из дома.
Он так и не понял, в какой из множества одинаковых дней взгляд серых глаз, опущенных в тарелку с ужином, с мольбой устремился к нему в надежде на привычную немую поддержку и не встретил ответа. Быть может, он не успел отреагировать, или просто привычно пропускал мимо ушей вечное жужжание Ирины о врачах. А на следующий день ничего, кажется, и не изменилось, только по приходу с работы на столе не стоял ужин, а у дверей красовались две грязные лужицы от небрежно брошенных сапожек. А рыжей тени возле дивана, которой полагалось сидеть с планшетом, холстом, блокнотом или альбомом… С чем угодно, только ей полагалось быть! А её не было…
Через два дня из дома полностью исчез какой-то родной и привычный запах, без которого стало пусто. Полковник даже не понимал, что он исчез, пока трубка телефона, решительно давя слёзы в разбитом на крохотные колебания голосе, не заявила: «Я остаюсь здесь!» в ответ на гневную тираду Ирины. Это был запах кофе, запах масляных красок, запах готового ужина и обувного крема на начищенных с вечера ботинках, запах шуршащего альбомного листа и тихо клацающих клавиш ноутбука, запах невесомой, незаметной заботы, которой не чувствуешь остро, но отсутствие которой такой режущей пустотой ощущается сразу во всём. Неизвестно когда выросшая Кусачка ушла.
Ушла тогда. А теперь стоит у самого плеча, мурлыча какой-то мотив — и не разберёшь, то ли вальс турецкий, то ли какую попсовую песенку, которую радостно вопили колонки в продуктовом. Режет аккуратные цветочки — лилии? лотосы? — из лука небрежными, явно привычными движениями. И ведь явно на ночь не останется в бывшей когда-то её квартирке, сбежит к бледному парню в пенсне, который мучает сейчас написанную им же программу в попытках найти и исправить неизвестную ошибку. И даже младшая, вечный ребёнок, очки и косички, торчащие смешно, выросла и вытянулась. А у него уже начали посвёркивать на висках серебристые волоски. И у Ирины, несмотря на все крема и маски, собрались у губ горькие морщинки; чётко проявились, когда упорхнул и младший птенчик, но и раньше зрели, давно уж. Когда, когда это случилось? ..
— Дядь Семён, ты чего залип? — Минус прищурила один глаз, аккуратно выдёргивая у отца разделочную доску, на которой кусочки мяса машинально превращались в фарш. — Котлет хочешь — так и скажи, мне фарш недолго разморозить.
— М? — дядя Семён озадаченно посмотрел на дело рук своих и невесело хмыкнул. — Задумался что-то. Старею, наверное.