Бесы пустыни

Верблюд еще раз встал на ноги. Долго глядел в солнечный диск над головой, затем прикрыл тело покойного тенью своей высокой фигуры и устремил взгляд своих завораживающих глаз за горизонт, туда, где светились и плыли игриво волны миража — словно злорадствуя, со всем присущим им своеволием и соблазном.

Шейх согласился с предложением одного из мужчин и послал его с проходящим мимо попутным караваном в Тадрарт. Следы давней коросты уничтожили клеймо на левой ляжке верблюда, и никто не в силах был определить, к какому роду-племени принадлежал его покойный хозяин, однако, тот, что высказал предположение, убедил шейха: «Ты же слышал, как он пел с акцентом тех, что живут в пещерах. Жители Тадрарта. А потом… потом разве не говорит тебе ни о чем зеленоватый оттенок его кожи? Лица жителей Тадрарта — все, как у покойников. Во всей Сахаре больше такого народа не сыщешь, чтобы кровь на лицах не играла. Призраки! Что ты, сам не видел, что он — из роду таких призраков?»

Караван выпустил верблюда на свободу на полпути среди безжизненных вади и пошел пробираться через легендарные горы в направлении Мурзука.

На равнину верблюд вернулся через три недели.

В этот промежуток на равнине появился один всадник с радостной вестью: в Тассили прошли дожди, и водой наполнились многие русла-вади: и Танзофет, и Игихар-Меллен, и Амигро. Через пару дней дыхание дождя дошло и до этих мест, и равнина перевела дух, небесный жар спал немного, пошел на милость. Большинство караванов двинулось на Танзофет, а старик, вместе с группой своих давних друзей, остался на стоянке у колодца. Толпа рассеялась, нещадные вытяжки воды прекратились, и отверстие колодца вновь задышало влагой — сосцы земной груди наполнились молоком жизни. Пастух наполнил водой бассейн в скале возле колодца и пригласил на долгожданный пир пегого махрийца. Он вдел недоуздок ему в ноздри и потащил верблюда к месту весенней стоянки на покатом скалистом склоне, пониже устья колодца, в углублении, отполированном многолетним паломничеством людей и животных и источавшем свет и блеск от наполнявшей его воды. Вода блестела в водоеме в лучах яркого солнца, напоминая полоски миража. Ветерок разносил вокруг влажное дыхание прошедшего неподалеку дождя. Старый пастух подошел к воде и присел на край колодца. Улыбнулся и обратился к верблюду:

— Вчера — только надежда. А сегодня — уже вода! Настоящая вода! Ты можешь попробовать, если не веришь. Давай-давай, пей, покуда рок на нас не разгневается и не обернет все опять миражом, как вчера!

Поджарый, исхудавший верблюд, из грудной клетки которого повсюду торчали ребра и, казалось, прочерчивался под кожей весь скелет, верблюд голодный и истомленный многомесячной жаждой до такой степени, что у него на спине и горб пропал, этот верблюд гордо отказывался пить! Он понюхал кокетливо лежащий перед ним блестящий серебристый поднос, едва прикоснувшись к поверхности, а затем поднял голову и устремил взгляд к горизонту.

Один из мужчин подошел к старику, сказал:

— Он не верит! Ну, я заставлю его поверить. Вот глупый!

Он засучил рукава на прожаренных солнцем руках, закатал до колен штанины и прыгнул в водоем. Зачерпнул воду ладонями, обрызгал лицо и всю голову, наклонился и сделал несколько долгих глотков. Потом обрызгал водой передние ноги верблюда, смеясь и играя, встал в водоеме на четвереньки, хохоча как ребенок и намочив в воде все свое ветхое, бледное одеяние. Выпрыгнул наружу и обнаружил, что верблюд ушел. Ушел далеко, остановившись у могилы своего извечного друга. Удивленный пастух сказал старику: «Ведь умрет здесь! Ему не хочется здесь пить воду. Надо послать его в Тассили. Его хозяин пришел из Тассили. Эти покойники, у которых на лицах и кровь не играет, они все живут в Тассили. Родом он оттуда. Там ведь у них пещеры более древние, чем пещеры Тадрарта».

Они передали верблюда первому пришедшему каравану, направлявшемуся в Тамангэст, поручили людям отпустить его на волю в Тассили, но через несколько недель верблюд опять вернулся назад. Исхудал и ослаб еще больше, даже кости челюстей проступали на морде. Глаза провалились в глубокие впадины — в них погас тот удивительный огонек, который так поразил старика в момент его первого свидания с этим верблюдом. В прошлый раз, как он вернулся из своего изгнания в Тадрарт, во взгляде его все еще светилась печаль, но когда он прибрел назад из Тассили, это второе вынужденное путешествие лишило его даже такого естественного выражения, пусть даже и слабого. Теперь в этих, не имевших себе равных, глазах были пустота и равнодушие. Утрата. Да, это была утрата чего-то очень дорогого и близкого, неотъемлемой части целого, части живой души, бьющегося сердца, и полное отчаяние обрести его вновь. Отчаяние привело к подчинению воле рока. Судьба повелела существовать в пустоте и холоде, начисто лишив души. Утрата в глазах говорила о пустоте — утрате сердца.