Бесы пустыни

— Не родился еще в Сахаре человек, не пробовавший ни разу напитка нашего обетованного Вау!.. Что?! Сегодня ты не получишь воды!

Он замолк и потом добавил, пытаясь уловить в вечерней мгле выражение глаз пришельца:

— И ила ты не получишь!

Незнакомец продолжал водить по песку указательным пальцем, чертить символы и знаки тифинаг, стирал их и рисовал заново. Шейх пастухов отчаялся получить какой-либо ответ и продолжал раздраженно:

— Мне передали, ты преподнес влажный ил махрийцу и воду с ним делил тоже. Меня не удивляет, что всадник любит и почитает своего махрийца, но наша трагедия с водой переходит уже все границы. Мы умрем. Умрем, понимаешь? Мы умираем. Верблюд может месяцами без воды обходиться, но ты-то и одного дня без воды не выдержишь!

Незнакомец промолчал и пастух закричал на него:

— Ты творишь грех! За него в Сахаре нормальные люди наказывают! Кто ты такой? Кто?

Незнакомец не отвечал и не улыбнулся, он весь был поглощен своими символами и рисунками на песке.

— Если иссякнет молоко в материнской груди, — толковал старик, — младенец терзает сосок, гложет. А всякий раз, если грудь укусить, ей больно будет, она сморщится, совсем на молоко оскудеет. Понимаешь? Вот что у нас сегодня с колодцем произошло! Мы умрем, если чуда не случится. Поверь мне!

Однако сидевший напротив так и не заговорил. Словно речь шейха его совсем не занимала. Стариком овладела усталость, он отчаялся и ушел прочь.

На следующую ночь все, кто любопытствовал, увидели воочию, что он передал всю свою долю верблюду. В ту же ночь заметили, что он едва держится на ногах и стонет. Он держался за седло, чтобы не упасть, уложил пожитки себе под голову, прилег. Поутру, когда начало припекать солнце, махриец стоял у него над головой, прикрывая ее своим телом от нещадных огненных плетей. Он лежал, держась руками за голову, и следил за перемещением караванных цепочек по просторам пустыни. Люди говорили, что он еще пел какую-то заунывную, никому не знакомую песню громким голосом, прежде чем замолчать навсегда.

На следующее утро они нашли его лежащим навзничь, упираясь затылком в седло и держась за голову обеими руками. Взгляд был устремлен в пустоту, жизнь ушла из тела. Над его головой высился верный махриец — он клонил долу свою длинную шею и лобызал руки хозяина своими толстыми губами, с которых капала горячая пена. Во взгляде верблюда шейх пастухов разглядел такую тоску, какой не видал в глазах человека. Народ спешно принялся укладывать труп, а старик-шейх стоял и пристально следил за странным выражением глаз животного.

— Если б выпил с нами напитка Вау, не помер бы, — заметил один мужчина.

Шейх махнул на него рукой, а другой в это время сказал:

— Он помер, потому что чтил своего махрийца и отдавал ему свою долю глотков. У кого пегий верблюд, тот непременно умрет вот так.

— Счастливец тот, кто пегим махрийцем владеет, — заметил первый. Он сплюнул в сторону табачную жвачку и закончил:

— Даже, если умрет!

Шейх пастухов проследил за тем, как они подняли тело на плечи и пошли с ним в направлении кладбища. Потом вдруг крикнул им вслед, чтобы остановились. Он торопливо подошел к ним и приказал опустить труп на землю. Они положили покрытое тканью тело на мелкий щебень под ногами, а старик вытащил из широкого рукава своей одежды деревянную флягу. Накапал немного воды на ладонь и провел ею по лицу покойника. Потряс флягой, пытаясь собрать новые капли. Он долго держал ее так, вниз горлышком, над головой незнакомца, однако, эта маленькая фляга, запеленутая в полуистлевший плат дерюги, так и не рассталась ни с одной каплей. Старик поспешно заткнул ее горлышко куском пробки и спрятал в широких складках одежды. Произнес стыдливо:

Считайте, мы его омыли. Да. Мы его обмыли. Тело кочевника всегда чисто.

Подошел махриец. Он упорно пробивался сквозь людскую толчею, шел к телу. Наклонился над своим умершим другом и принялся отыскивать лицо под складками покрывала. Пастухи обменялись взглядами, все ожидали, что предпримет и скажет шейх: что в таком случае делать. Старый пастух сознавал это. Он подавил свое замешательство, сдавленно произнес:

Оставьте его!

Мужчины отошли. Махриец продолжал облизывать лицо покойника своими толстыми губами — они были все в пене, а в уголках к ним пристали крупные зерна ячменя. Затем он потянулся мордой к его рукам, а после — к пальцам ног, и также облобызал их. Поднял свою голову к небу, к палящему солнцу, окинул страдальческим взглядом бесконечный простор лежащей вокруг пустыни и сложил колени, сел рядом с телом. Издал мучительный рев, словно бык. Из груди его раздавался этот удивительный голос, а в осмысленном, умном взгляде необыкновенных глаз светилась боль утраты.

— Всадник не может владеть пегим верблюдом, — бормотал старик, — а пегому верблюду нечего ждать от своего всадника. Кто-нибудь из них обязательно сгинет.