Бесы пустыни

У жителя пустыни с жаждой уговор испокон веков. С самого исхода его из садов Вау и начала пути пустынника по земле голой. Он, Ахамад, прекрасно знает этот закон предков, как и любой путешественник. Знает, что это — судьба. Возмездие за совершенный грех. Однако, если путник родился со пламенем в груди, то джувад^[177] будет предначертана ему, едва начнется его путешествие. Такое проклятие, идущее с ним вместе, просто превращает его в дрова для огня Сахары, торжественный обет упокоения. И поскольку он не родился на берегах вади Коко, его не упрекнет никто за то, что завидует он жителям Тадрарта, которых Аллах оградил от беды жажды, создав их тела поджарыми, как у антилоп, такими, что превосходят самих верблюдов в способности переносить воздержание от воды. Уха, питающий отвращение к их поджарым зеленым телам, говорит, что они на человеческие просто непохожи, но не знает, что секрет их — в окраске, именно в том, чтобы они не походили на человеческие. Он не знает, что Удад — шайтан, замалчивает тайну предков о том, что прадед его, из числа вассалов. Совершил однажды осквернение воды и искупался в лужице, наполненной дождями и образовавшей в расселинах горных вершин промеж скал уютный прудик. Глупый этот дед не удовольствовался только одноразовым купанием, но вернулся на следующий день и тщательно помыл себя, все свое грязное тело, в чистой небесной воде, прохладной и блестевшей ярко, как отрезок миража на просторе, не сознавая при этом, что подвешенная над его головой луна пристально следит за его скверным деянием. На седьмой день луна не выдержала такой агрессии, и пролились ее черные слезы, отвернулся лик ее от Сахары, воцарилась тьма. Черные эти слезы упали на чистый прудик, он превратился в гнилое болото с дрожащей черной грязью. Выполз из него глупый предок уже на четвереньках. В тот день превратился он в ящерицу, и пролегла тогда меж внуками его и водой ненависть, причем сохраняется между ними вражда и по сей день. Очень часто благородные понуждают вассалов разбрызгивать воду себе на лица. Кликушествуют они, прыгают в воздух, словно змеей ужаленные. Вопят так, будто разум потеряли. Поговаривают люди, будто большая их часть так вкуса чистой воды и не знает — жует сок из разных трав. Эти дьявольские манеры заставили сахарские племена сторониться их и думать с уверенностью, что все они — твари, происходящие от нечистой силы…

…Его начало трясти. Огонь поднялся до самых вершин. Величественный покой Сахары превратился в страшную тайную угрозу. В чертах ее лица, от природы одаренного милостью, проглянулись для него жестокость, гнев, суровость. А Сахара без причин не гневается. И огнем без причин не палит. Не отрекается от путь держащего просто так, без причины. А в чем причина-то? В чем причина? Дервиш! Пророчество дервиша — вот причина. В груди его затеплилось вдохновение — словно свет ранней зари. Если мысль создавала настроение, словно огонек, в этом, похоже, был намек на истину. Дар правды. Так что сказал дервиш? Он сказал: «Если ты еще раз ему напортишь, не спасут тебя никакие мехи с водой от жажды — сколько бы их ни было и какими бы они ни были большими». Теперь он понял, что его визит — уже пророчество. Непонятный визит на заре, во время которого говорил он языком непонятных намеков. И как ему доселе в голову не пришло, что сам визит непременно обретет черты пророчества — ведь он же никому не сообщал о своем намерении отправиться в поездку, или о своем решении, принятом ночью, вызвать Удада на поединок? Как дервиш узнал об этом, когда он так тщательно скрывал свой секрет — от самого Ухи? Что же это за шайтан — этот дервиш? Что за чудо такое? И потом… волчица? Как вся эта стычка заставила его позабыть, что волчица — его прабабка старая и не может быть никем, кроме посланницы его? Он предупреждал его, а когда его предостережения не дали проку, он подчинил себе эту бабку-волчицу, чтобы рассеяла его караван верблюжий и вспорола его мехи с водой?! Так кто же он есть — шайтан презренный или ангел небесный?