Бесы пустыни

На заре люди собрались на площади лицезреть церемонию наказания.

Племя потянулось группа за группой еще до рассеивания тьмы, скапливаясь внутри городских стен. Женщины подходили, волоча за собой свои широкие одеяния и малых детей, наполовину сморенных сном. Некоторые жители племени провели ночь внутри города Вау, опасаясь, что церемония обезглавливания минует их — особенно молодежь, которая не отправилась с караванами в дальние южные оазисы, где люди давно привыкли взирать на мечи, чем обычно заканчивались церемонии казней в первую пору каждого утра.

Площадь кишела тенями.

Однако не только площадь была заполнена множеством теней. На плоские крыши поднялись женщины Вау. Дети свисали цепочкой, взобравшись на городскую стену с двух сторон, их босые ноги торчали и свешивались на покрытых грязью и солью грубых стенах. В сердце площади высился негр-великан, палач, перед круглым пнем из корня пальмы, приготовленным для зверской операции усечения — его оторвали от своих основ и приволокли сюда из далекого оазиса еще до того, как шанкытский кади предложил сделать из него гильотину для рубки голов непокорным и казни грешников.

Судья стоял напротив пня гильотины, а за ним вился хвост учеников — подмастерья и помощничек, ловивший мудрые суждения из уст кади и спешивший занести их тростниковой палочкой в желтый свиток и не уронить при этом.

Прибыл караул, волоча за собой обвиняемого-узника, впереди всех шел старшина. Кади словил выражение скрытого удивления на лице дервиша. Неожиданно заметил он блеск, несмотря на плотный сумрак. С лица сошли выражение боли и бледность, проявились некие новые, неясные до конца черты. Кожа была полированная, словно смазанная отменным маслом фараонской оливы, которое привозили купцы со стороны гор Нафуса. В глазах горел скрытый блеск. Блеск радости и приближения избавления. Даже косой его глаз выдавал счастье. На его губах кади усмотрел неясную улыбку. В улыбке не было ни язвительности, ни злобы. Это была чистая улыбка, далекая, обращенная не к земным тварям. Да. Она не содержала вызов. Она была не от мира сего. Однако кади, не знавший марабутов и суфийские братства, шанкытский кади, до сего дня не сталкивавшийся ни с дервишами, ни с суфийскими маджзубами, двинулся к своему узнику и возбужденно спросил:

— Чего улыбаешься?

Дервиш не ответил. Он глядел внутрь себя, куда вверил свое сердце, и странная улыбка продолжала играть на его губах, охватывая все его лицо. Некоторое время кади следил за выражением, но вопроса своего не повторил. Один из его помощников приблизился к нему и прошептал что-то на ухо. Слушал он внимательно, а потом повернулся к узнику и спросил:

— Все законы гласят, чтобы у осужденного было испрошено его последнее земное желание. Однако султан обязался исполнить для тебя любое твое пожелание, как бы оно ни было огромно и невозможно. Я полагаю, он совершил это по особой просьбе твоей подруги-принцессы. Ну, высказывай все, будь уверен, твое пожелание будет…

Ангельская улыбка померкла на лице дервиша. Она растаяла и исчезла совсем, на ее месте возникло мирское напряжение, вернулась земная тягота, глаз возопил о несчастье и… Возник гнев, потом… неожиданно Муса разразился истерическим, разнузданным смехом — нечто дьявольское проявилось вдруг вместо величественного божественного выражения, которое совсем недавно носило лицо. Дервиш вновь стал земным, мирским, отчаявшимся существом. Никто не понял связи этого преображения с вопросом о последнем желании. Никому не было суждено нащупать соотношение между ними и вечностью.

Все остановилось.

В этот момент глашатай штурмовал толпу, прорезал круг, сомкнувшийся на площади возле обвиняемого, и встал перед кади. Он опустился на колени, помощники ловили его сбивчатое дыхание, обменялись быстрым взглядами с Бабой в окружавшем всех полумраке.

— Вот доказательство! — заявил глашатай. — Дервиш не убивал Тимит, потому что убил ее имам!

Воцарилось гробовое молчание.

Люди слышали дыхание друг друга, слышали, как бьется сердце каждого соседа на площади. Они почти что слышали звучание мыслей, крутившихся в головах у всех.

Голос судьи прорезал тишину:

— Имам?!

— Да.

— Где твое доказательство?

— Я видел, как он выходил из дома покойной на заре в день преступления. Он спешил к своему жилищу и тащил с собой под мышкой что-то, думаю, коробку с драгоценностями.

— Удивительно. Ты — слепой, как же ты его мог видеть?

Глашатай молчал мгновение, взял передышку, потом ответил:

— Да. Я мог видеть.

— Видеть воочию?.. Это что? Еще одна загадка из загадок колдунов?