Бессонница в аду

— Так тебе сколько лет?! Ты уже бабка, а мы еще не жили, и тоже неизвестно сколько проживем, Олег Аркадьевич сказал, что если с Ханом что-нибудь случится… — при этих словах она покосилась на хозяина, и все-таки договорила: — Если он умрет, то и нас всех поубивают!

Она — бабка? Да на своей улице Мария была самая молодая, все соседки-старушки так и говорили ей: «Ты, девка, еще молодая…» Если она старше этих девушек, это еще не значит, что ей пора умирать…

— Ну, что ты на это скажешь?

— Только одно — мне жизнь еще не надоела.

— Ночью выходи, поговорим, — с этими словами хозяин, а вслед за ним и вся его ученая команда ушли из-за стола.

Мария сразу почувствовала себя незащищенной, дамы дружно шипели на нее.

— Олег, а откуда у нее этот костюм? Это же от Версачи? Я заказывала такой…

— А это он и есть. Ты что, не слышала, как хозяин потребовал одеть ее? Что бы я ей дал, свой, что ли, костюм?

— Ну не от Версачи же ей давать! Костюм от Версачи — смертнице! А я в чем буду ходить?! — возмутилась Ольга. — Я пожалуюсь своему Леониду Сергеевичу.

— Да у тебя их два десятка, зачем тебе еще один? Здесь театров нет! А Леонид Сергеевич сам был свидетелем, как все вышло. И еще неизвестно, что он скажет, когда узнает цену этого костюма и получит полную распечатку всех твоих заказов.

Оля растерялась, Леонид Сергеевич был скуповат.

— Но почему ты отдал именно мои вещи?

— Размер такой же…

Мария торопливо доела и ушла к себе, отлеживаться. Ночью она вышла в холл и долго ждала Хана, наконец он пришел с каким-то флаконом в руке.

— Вот мазь. Давай, раздевайся, намажу тебя.

— Нет, пусть лучше все болит…

— Вообще-то, я уже видел женщин…

— Я не буду раздеваться… — шарахнулась Мария, сама мысль показаться ему вот так, в кровоподтеках, царапинах и синяках ужаснула ее: — Я сама потом помажу, давай твою мазь.

— Пятьдесят лет, а стесняешься, как малолетка, как Ирочка — дурочка…

— Ну почему Ирочка дурочка? Она просто молоденькая… А мне не пятьдесят, всего-то сорок пять…

— На мой взгляд, что сорок пять, что пятьдесят — один черт. А что касается Ирочки, так она до старости будет такой, это же ясно. Снимай халат.

Мария судорожно схватилась за ворот.

— О, господи! Ну, останешься в белье. Ты же в белье? Показывай свою руку и бок.

— Такое белье не показывают…

— Вот черт! Так закажи приличное! Подставляй свой бок!

— Какой?

— Куда тебя пнул Олег…А что, другой тоже болит?

— На другом я проехала по камням…

— Так, ты снимешь халат или мне звать охрану?

Мария затянула пояс туже и спустила халат с правого плеча, Хан осмотрел ее, присвистнул, сдвинул халат сильнее и обработал ссадину на одном боку и багровый кровоподтек на другом. Она стала натягивать халат на плечи, это было неудобно, так как пояс был не развязан, а Хан, мешая, притянул ее к себе и крепко поцеловал. Мария так удивилась, что даже не возразила, и он тут же решил повторить поцелуй, обнял ее удобнее, но при этом нечаянно прижал чуть сильнее, и Мария вскрикнула от боли.

— Похоже, у меня сломаны ребра…

— Давай забинтую.

— Не хочу. Я пойду? Спокойной ночи…

Потом в постели она вспоминала уже давно забытую ею сладость поцелуев — Веня перестал ее целовать, как только получил доступ к телу, и со временем Мария как-то привыкла считать поцелуи уделом молодежи. А сейчас, неподвижно лежа на узкой кровати, вся в синяках, боясь потревожить многочисленные ушибы, она все же то и дело поднимала руку и дотрагивалась до губ… И счастливо улыбалась… Хотелось бы это повторить…

Жизнь потекла по-старому. Только их отношения неуловимо изменились. Вроде бы так же Мария делала массаж, но ее движения больше стали напоминать ласку, а он все также сидел, подставляя ее рукам шею и плечи, но иногда вдруг нет-нет да и наклонял голову, чтобы коснуться щекой ее руки…

Как-то раз он заговорил об ее отношениях с мужем:

— Я вижу, ты очень любишь своего мужа… Ты с ним была счастлива? По твоим рассказам я этого не заметил… Но ведь это, наверно, здорово — жить с человеком, которого так сильно любишь?

— Да, я его очень любила, мне все в нем нравилось: как он ест, как смеется, как ходит. Только он меня никогда так не любил… Я часто пытаюсь вспомнить что-нибудь хорошее, что у нас с ним было, а в голову лезет всякая ерунда.

— Расскажи.

— Опять жаловаться? Это как-то непорядочно, за глаза говорить о нем…

— Жалуйся смелее!

— Думаю, что я сейчас несправедлива к нему, говорю только плохое… Почему-то все время мне становится себя жалко, нервы, наверно, шалят… Вот вспомнилось, как однажды мы с ним возвращались из гостей в три часа ночи и поссорились на полдороги. Он разозлился, остановил такси и уехал, бросил меня посреди города одну, а я с собой не брала сумочку, и карманы оказались совершенно пусты, только губная помада да носовой платочек, не завалялось ни одной денежной купюры, на него же надеялась… Была зима, мороз, гололед, и я одна шла по скользким улицам, по пустому городу… — Мария замолчала, ей снова, как и тогда, много лет назад, стало непередаваемо горько: ведь она сама, как бы ни была обижена на Веню, никогда бы не оставила его вот так…