Бессонница

Он кивнул, хотя и не думал, что Луиза это увидит. Она держала его за руку, а смотрела прямо перед собой широко распахнутыми глазами. Дорожка из пятен кровавой слизи, которая начиналась у входа в Общественный центр, заканчивалась у основания покосившегося мертвого дуба в двух-трех сотнях футов впереди. Причина смерти могучего дерева была очевидна: кора почтенного ветерана была вся счищена – наподобие банановой кожуры – ударом молнии. Трещины и зазубрины на его сером стволе принимали очертания лиц, застывших в страшном немом крике, а распростертые голые ветви на фоне неба казались зловещими иероглифами… и одна из них – по крайней мере в воображении Ральфа – вычерчивала приблизительное изображение японского иероглифа, означавшего камикадзе. Молния, убившая дерево, не смогла его повалить, но, как видно, очень старалась. Корни с одной стороны – со стороны аэропорта – были вырваны из земли. Мощные корни приподняли снизу сетчатое ограждение, и глядя на это, Ральф почему-то вспомнил о своем детском приятеле, Чарли Энгстроме.

– Не водись с Чаки, – говорила ему мать. – Он грязный мальчишка. – Ральф не знал, был ли Чаки грязным мальчишкой, но вот крепким орешком он точно был. Чарли любил прятаться за большим деревом около его дома с длинной палкой в руке, которую он называл Всевидящим Жезлом. И когда мимо проходила женщина в пышной юбке, Чарли на цыпочках шел за ней следом, потихоньку засовывал палку под юбку и приподнимал. Достаточно часто ему удавалось увидеть, какого цвета белье у женщины (цвет женского нижнего белья приводил Чарли в экстаз), прежде чем она замечала, что происходит, и гналась за дико хохочущим мальчишкой до самого дома, грозясь рассказать обо всем его матери. Ограждение аэропорта, приподнятое корнями дуба, напомнило Ральфу о юбках жертв Чаки, когда он поднимал их Всевидящим Жезлом.

[Ральф?]

Он посмотрел на Луизу.

[Кто такой этот Всевидящий Жезл? Имя какое-то неприличное… Это какой-то индеец? И почему ты сейчас о нем думаешь?]

Ральф расхохотался.

[Ты прочитала это по моей ауре?]

[Ну, наверное… я уже ничего не знаю. А кто это все-таки?]

[Расскажу в другой раз. Пойдем.]

Он взял ее за руку, и они медленно подошли к старому дубу, у которого след Атропоса обрывался; вступили в облако тошнотворной гнилостной вони, которая была его запахом.

Глава 25

1

Они остановились под дубом и посмотрели вниз. Луиза закусила нижнюю губу.

[Нам действительно нужно спуститься туда, Ральф? Действительно нужно?]

[Да.]

[Но почему? Что нам там делать? Забрать что-то, что он украл? Убить его? Что?]

Да, забрать. И не только расческу Джо Вайзера и серьги Луизы. Что-то еще… Пока Ральф не знал, что именно. Но он был уверен, что узнает – они оба узнают, – когда придет время.

[Пойдем, Луиза, нельзя терять время.]

Молния, ударившая в дуб, была как сильная яростная рука. Она тряхнула дерево, так что оно накренилось, и у корней на западной стороне открылась большая дыра. Для человека с ограниченным зрением краткосрочника она была темной и, может быть, даже слегка страшноватой: осыпающиеся края, корни, похожие на змей, что таятся в тени, готовые укусить, – но в принципе ничего сверхъестественного. Дыра как дыра.

Ребенок с богатой фантазией мог бы увидеть больше, подумал Ральф. Эта темная дыра у подножия старого дуба навела бы его на мысли о пиратских сокровищах… логове лесных разбойников… норе троллей.

Но Ральф сомневался, что ребенок-краткосрочник, даже с очень хорошим и развитым воображением, смог бы увидеть тусклое красное сияние, которое сочилось откуда-то снизу, или понять, что эти изогнутые корни на самом деле – грубо сработанные ступени, ведущие в некое странное (и без сомнения, неприятное) место.

Нет… даже ребенок с богатой фантазией не увидел бы этого… но он смог бы это почувствовать.

Правильно. И после этого всякий, у кого есть мозги, развернулся бы и убежал отсюда без оглядки. Так поступили бы и они с Луизой, если бы не… Этих «если бы» было несколько. Если бы не сережки Луизы. Если бы не расческа Джо Вайзера. Если бы не его собственное утраченное место в Предопределенности. И конечно, если бы не Элен (и возможно, Нат) и еще две тысячи людей, которые собирались сегодня вечером в Общественном центре. Луиза права. Они должны сделать хоть что-то, и если они отступят сейчас, то потом уже ничего не поправишь. Сделанного не воротишь. Но и несделанного не воротишь тоже.

А это веревки и путы, подумал он. Веревки и путы, которыми силы, рвущиеся в наш мир, крепко привяжут нас, бедных запутавшихся краткосрочников, к своему колесу.