Беспредел

Жека торопливо вытер щеки и глаза рукавом, глухо проговорил:

– На исповедь потом приду. Обязательно.

– Приходи, конечно. Все, прости, мне пора.

Отец Евгений ушел. Жека прокрался к комнате сестры, осторожно приоткрыл дверь. Накрытая одеялом Катька спала.

Жека неумело перекрестился, закрыл дверь.

«Боженька, хоть бы все получилось. Помоги, пожалуйста».

Сознание пришло с пульсирующей в голове болью. Жека моргнул и застонал: серая муть в глазах рассеивалась неохотно, очертания человеческих фигур и места, где он находился, не спешили обретать четкость.

– Гля, очухивается…

Жека узнал голос Шанхая. В висках стрельнуло, Жека сморщился и вспомнил: отец Евгений на пороге квартиры, а за ним – Шанхай и Махно. Священник отходит в сторону, и Шанхай срывается с места к Жеке – плавно и стремительно, как в подсобке у видеосалона. Удар – и провал в темноту.

– Ты не перестарался, а? – во втором голосе звучало сомнение. – Надо, чтобы подольше протянул.

«Саныч? – Мысль была тяжелой, заторможенной. – Он здесь почему… Почему связали? Что, блядь, такое?»

Только теперь пришло понимание, что он сидит на стуле или чем-то похожем, связанный по рукам и ногам. Рот был свободен.

– Хоть до Нового года доколбасится, – уверенно протянул Шанхай. – Все как скажете, так-то.

– Ладно, верю…

Жека ненадолго закрыл глаза, снова открыл. Стало чуть лучше. На голову полилась холодная вода, боль начала утихать.

– На-ка, взбодрись еще. – Жесткая ладонь наскоро умыла лицо, похлопала по щеке. – Все, давай-давай, делу – время, отключке – час.

Жека огляделся. Судя по обстановке и ведущей вверх лестнице у стены, он находился в подвале – просторном, чистом, незнакомом. Шанхай и Махно расслабленно стояли в паре шагов, и лица у них были равнодушные до ужаса, чужие. Словно все сделанное, сказанное и выпитое вместе безвозвратно кануло туда, где нет ничего человеческого, трогающего душу. Чуть дальше, у стены, на низеньком диване сидел Саныч, взгляд авторитета блуждал по подвалу, явно стараясь не попадать на Жеку.

– Здравствуй, братик…

Голос сестры раздался за спиной, и Жека дернулся, будто к коже приложили оголенный электропровод. Катька говорила без малейшей тревоги, беззаботно, будто чужой подвал был для нее ничуть не страшнее родной квартиры.

– Что же ты от нас такое чудо прятал? – вздохнул Саныч. – Ни себе ни людям, нельзя так…

Он поджал губы, первый раз встретился с Жекой взглядами. И тут же отвел глаза.

– Отпустите ее… – выдавил Жека. – Нас… нас отпустите.

– Раньше надо было думать, ра-а-аньше… Теперь извини, но не ты условия выставляешь, а она. Эх, столько лавэ потеряли, что ж ты так? Только сегодня за полчаса пятьдесят штук грина подняли в легкую, и еще столько же светит… А с ее знаниями не только лавэ, это и безопасность, и власть… много чего. Я уже через неделю могу город в кулак взять, и это только начало… Опять же, она рассказала, что ты Гену Полярного мочканул, а я из-за него с блатными бодаться не хочу, если что.

– Отпустите…

– Тихо, тихо, братик. – Катька обошла Жеку и встала перед ним. – Здесь меня объедками кормить не будут, только деликатесы и от пуза. Не все ж такие, как ты. Отец Евгений, вон, правильно все взвесил и понял, как лучше для всех сделать… Хотя – вру, не для всех. Ты не в счет.

Жека впился взглядом в лицо Саныча.

– Не верьте ей. Она же вас потом тоже сожрет!

Сказал и понял – Саныч не будет слушать его. Тварь уже одурманила разум авторитета, ослепила, оглушила новыми возможностями и теперь затаится в ожидании, когда можно будет забраться выше, выше, выше и привести в этот мир еще больше таких, как она…

Саныч укрепил его понимание: хмыкнул снисходительно, словно выслушал кого-то недалекого.

– С Михаилом Александровичем мы друг друга поняли, – проворковала Катька с таким лицом, что Жека покрылся липким горячим потом. – Каждому будет кусок по рту и аппетиту, никто не подавится… А теперь я хочу ням-ням, братик. Знаешь, что самое вкусное? Это страдания близкого. Его кровь, его плоть – ешь-ешь, и не остановиться… Тебя мне хватит надолго.

Жека рванулся, но узлы были надежными, а стул – привинченным к полу. Тогда Жека закричал – на пределе сил, матерясь, умоляя, все-таки пытаясь достучаться до Саныча, упросить хотя бы об отсрочке… В памяти возникло лицо Чупыча за несколько секунд до броска под электричку, и Жека осознал – пронзительно, без сомнений – надежды нет.

Он замолчал, оцепенело глядя перед собой. Саныч негромко откашлялся, сухо проговорил:

– Отец Евгений сказал, что помолится за тебя.

– Вы все сдохнете, черти, – с ненавистью процедил Жека, губы тряслись. – Хуже, блядь, чем я… Ей всегда мало, блядь…

Саныч то ли улыбнулся, то ли оскалился и пошел к лестнице, бросив на ходу:

– Начинайте.

Катька метнулась к Шанхаю, сжала ладошками его пятерню.

– Отрежь ему ухо, пожа-пожа-пожа-а-алуйста. Ухо хочу ням-ням! Только ме-е-е-едленно… А потом – губы! А язык в последнюю очередь. Пусть кричит до конца, я хочу с криком, так слаще.