“Гликось, есть у меня два сынка… Один сказал: не пойду работать… И убег, короче говоря, на рыбалку. А потом сердце дрыгнуло, он и вернулся и всю делянку свою, ни дать ни взять, выкосил чисто. Вот ведь что! А другой сынок… Еть сказал, пойдем… А сам, рыбья кровь, туды-кася, невесть куды, сбежал и до ночи пропадал… Так кто же мне сын из этих двоих? Тот ли кто мне, это самое, нагрубил, но опосля одумался? Или этакий-то таковский, с утра побоялся меня словом оскорбить, а про то, к примеру, не подумал, что вечером-то надоть своими мордасами ответ держать?! Кто хуже, грубьян или обманщик?..”
В общем, короче говоря, велел мне отец назавтра двойную делянку выкосить… Чтоб больше не обманывал… Вишь ты какось!..»
Таким был Мормыш и его незамысловатые истории. По завершении же своего краткого сказа он вздыхал и всякий раз присовокуплял с улыбкой: «Что и не требовалось доказать…»
Участковый не трогал его. Может быть, потому не трогал, что знал: Мормыш, пока отбывал срок, потерял прописку. Какие-то ушлые люди жилье его на себя переписали, так он и заделался бездомным бродягой. И никакие органы народной власти ему не взялись помочь.
К следующей зиме старичка в поселке уже не было. Как рассказывал один мальчуган постарше, кто-то из родителей тех, что подкармливали Мормыша, нажаловался на участкового, дескать, тот бомжей на участке разводит. Тогда «мильтону» влепили выговор, а Мормыша забрали и вновь, в который уж раз, судили за тунеядство.
С тех пор Комаров больше не видел старичка.
Но он хорошо запомнил последнюю с ним встречу, когда они ненадолго остались наедине. Это было что-то вроде завещания старого бродяжки. Мормыш спросил, скучает ли он по батьке. Слезы навернулись у Комарова при этом вопросе.
— Эк ты, голубь, смала лиха хлебнул… — пробормотал Мормыш.
Откуда он мог знать про отца, неведомо. Может быть, кто-то из соседских детей проболтался. Помолчав немного, пожевав ртом, в котором с зубами было не густо, Мормыш вдруг произнес без каких-либо жалостливых и умилительных интонаций, а довольно сурово:
— А батяня твой никуда не уходил, нет. Он-ет завсегда рядом, кабыть витает и за тобой присматривает.
— Что это за сказки? — вытирая мокрый глаз кулаком, надуто огрызнулся Комаров.
— Это не сказки… А я его и видел даже… Он, батя-то твой, никуда не уходил, а потому и вернутися не может. Ты, короче говоря, сам придешь к нему…
— Ты его что, знаешь? — недоуменно вопросил мальчик, шмыгая носом.
— Выходить, знаю немного… — ответил старичок. — Но ты не печалься так сильно. Сам к нему, значить, вернешься и с ним останешься. Но будет это не сказать, чтобы скоро…
Странная надежда загорелась в сердце маленького Комарова, и он только выдохнул:
— Когда?
— Точно не скажу. Скоро только сказки сказываются, не скоро дело деется… Воды много утекет. И много-много и поблукать, и дров наломать, и поплакать придется… Экий ты сиротка!..
С этими словами Мормыш положил бурую жилистую руку на голову Комарова, глаза его были светлые как небо сразу после заката и смотрели куда-то очень далеко…
Как-то, уже будучи крутым чиновником, Комаров оказался в родных местах. Пятиэтажки снесли, поскольку они были признаны негодными для ремонта. Землю продали крупному агрохолдингу. И на том месте, где Комаров гулял маленьким, где общался с Мормышем, уже возвышались будущие колбасные и молочные цеха. А стройка была огорожена высоким забором.
Все то, что могло бы напомнить Комарову те дни, было напрочь стерто бульдозерами с лица земли. Правда, сам поселок почти не изменился — перестройка и годы реформ не коснулись его. Он только как-то пожелтел, пожух и скукожился…
«Пути назад нет», — думал Комаров, разочарованно всматриваясь в те дворы и проулки, где он гонял на старом облезлом велике, который отец ему не купил, а выменял на что-то у соседа-алкоголика. Безрадостным все это показалось теперь взрослому самодовольному Комарову. И пророчество Мормыша, и надежды детства, которые мальчик долго питал в своем сердце, и даже сам образ отца — все это глубже и глубже уходило в пучину прохладного, безразличного забвения.
Нечаянная встреча