Бесконечный плей-лист Ника и Норы

Это ужасно нелепо, но мы едем на метро. Еще более нелепо, что мы выбираем шестой поезд, идущий по самому длинному маршруту из манхэттеновских. В четыре утра мы торчим на платформе как минимум двадцать минут – пешком бы успели дойти за это время – но задержка не огорчает меня, потому что мы непрерывно говорим, про Heathers, и любимые вкусы арахисового масла, и любимое нижнее белье, и про то, как иногда пахнет Трис, и что Тэла заводят волосы на теле, и о судьбе сестер Олсен, и о том, сколько раз мы видели в метро крыс, и о самых любимых граффити – и все это кажется одним бесконечным предложением, которое растягивается на двадцать минут. Затем мы оказываемся в сюрреалистично освещенном вагоне метро, инерция прижимает нас друг к другу, когда вагон тормозит и ускоряется, мы взглядами указываем друг другу на пьяных неудачников, стильных биржевиков в костюмах, усталых ночных странников, с которыми мы делим пространство. Я отличнейше провожу время, и самое замечательное, что я осознаю это прямо сейчас. Думаю, Нора тоже это улавливает. Когда нас прижимает друг к другу, через несколько секунд мы отстраняемся. Мы еще не дошли до момента, когда готовы намеренно касаться друг друга, но случай мы не упускаем.

Мы выходим из метро у Центрального вокзала и направляемся на север по Парк-авеню. Улица совершенно пуста, небоскребы, высящиеся по обе стороны, охраняют проход – спящие стражи мира важных вещей.

– Как будто мы в каньоне, – говорит Нора.

– Что меня действительно пугает, так это то, как много окон по-прежнему горят. Я хочу сказать, в каждом здании, наверное, тысячи ламп остались включенными на ночь. Не слишком-то экономно.

– Наверное, там люди еще работают. Проверяют почту. Зарабатывают очередной миллион. Строят козни тем, кто спит.

– А может, – размышляю я, – они просто думают, что это хорошо смотрится.

Нора фыркает.

– Ты прав. Наверное, в этом дело.

– Твой папа тоже работает где-то тут?

– Нет. Предпочитает Нижний Манхэттен. А твой?

Теперь моя очередь фыркать.

– Сейчас безработный, – говорю я. – Явно потому, что не слишком усердно ищет место.

– Прости.

– Ничего.

– Твои родители вместе?

– Если ты имеешь в виду, что они живут в одном доме, то да. А твои?

– Они влюбились друг в друга еще в старшей школе. Женаты уже двадцать пять лет. По-прежнему счастливы и влюблены. Прямо-таки ошибка природы.

Мы сидим на краю фонтана у здания какой-то компании, наблюдая за цепочкой фар проезжающих мимо машин.

– Так что, часто приходишь сюда? – в шутку спрашиваю я.

– Да. Знаешь, мне нравятся мосты и тоннели – если мне удается сесть на поезд, я пробираюсь по городу, чтобы попасть в Мидтаун. Тусоваться с банкирами, поглощать поглощения и сливаться со слияниями. Для меня все это отчетливо пахнет сексом и рок-н-роллом. Разве ты не чувствуешь в воздухе этот запах? Закрой глаза. Чуешь?

Я и правда закрываю глаза. Я слышу, как проезжают машины, не только перед нами, но и по другим улицам квартала. Я слышу, как здания захватывают пространство. Я слышу биение своего сердца. У меня мелькает мысль, что она сейчас наклонится ко мне и снова меня поцелует. Но, открыв глаза, я обнаруживаю, что она смотрит на меня.

– Ты такой милый. Ты в курсе? – спрашивает она.

Я понятия не имею, что на это сказать. Так что эти слова просто повисают в воздухе, и, наконец, я произношу:

– Ты говоришь это, просто чтобы заставить меня раздеться и залезть в фонтан.

– Я что, настолько предсказуема? Вот блин! – Она вопросительно смотрит на меня, но мне не кажется, что это вопрос.

– Можем вместо этого вломиться в собор Святого Патрика, – предлагаю я.

– Без одежды?

– Мне придется оставить носки. Откуда нам знать, кто ходил там по полу.

– Блин, от идеи с собором придется отказаться. Так и представляю заголовки: «ДОЧЬ ВЛАДЕЛЬЦА ЗВУКОЗАПИСЫВАЮЩЕЙ КОМПАНИИ УСТРОИЛА НЕПРИСТОЙНУЮ ВЫХОДКУ В СОБОРЕ СВЯТОГО ПАТРИКА. «А мы-то думали. что она – милая еврейская девочка, – говорят окрестные жители».

– Ты еврейка? – спрашиваю я.

Нора смотрит на меня так, будто я спросил ее, девушка ли она.

– Конечно, я еврейка.

– И каково это? – спрашиваю я.

– Ты смеешься?

Я что, выгляжу, будто над ней смеюсь?

– Нет, – отвечаю я. – Правда. Каково это?

– Не знаю. Это просто есть. Это не то, что может мне нравиться или не нравиться.

– А что во всем этом нравится тебе больше всего?

– Мне нравится, что в Хануке восемь дней.

– Это определенно что-то для тебя значит.

– Для меня это значит только то, что в детстве я чуть меньше страдала от отсутствия новогодней елки.

– А если серьезно? – спрашиваю я. Мне хочется узнать больше.

– Серьезно?

– Ага. Попробуй.

Она задумывается на мгновение.

– Ладно. В иудаизме есть кое-что, что мне по-настоящему нравится. Как идея. Называется «тиккун олам».

– «Тиккун олам», – повторяю я.

– Именно. Суть в том, что когда-то мир был разбит на части. Весь этот хаос, все эти разногласия. А наша задача – задача каждого человека – попытаться их соединить. Снова сделать его цельным.