Берлинская флейта [Рассказы; повести]

— Да кто оскорбляет, Ваня? Что ты плетешь?

— Не нужно! Я все вижу и понимаю! Всякая голытьба будет здесь критику разводить! Вода не такая, воздух не такой! Люди здесь, видишь ли, не говорят, а хрюкают!

— Да что ты сочиняешь, Ваня? Что с тобой?

— Молчи! Я все вижу и понимаю — не дурак! Не нравится — на все четыре стороны! Примадонна! Забыла, откуда и с чем приехала? Да и что твоя родина, что?! Да там же… да там же никогда не было, нет и никогда не будет колбасы!

И, успокоившись, Иван Сергеевич с уважением подумал о колбасе.

Рассказ незнакомого человека

Вчера вечером ко мне на лавочку подсел незнакомый человек, попросил закурить и рассказал следующую историю: «В 1964 году я окончил школу и по протекции поступил на металлургический завод учеником модельщика. Позже я понял, что никакой нужды в протекции абсолютно не было. Модельное дело у меня не пошло. Я никак не мог усвоить самого простого чертежа. Я возненавидел модельное дело. Вместо работы я отправлялся на пляж. К вечеру от жары, шума и созерцания женских тел вспухала голова. Ночи были душные, липкие. Осенью призвали в армию. Там я познакомился с дивизионным библиотекарем Вегертом. Его познания смяли меня, опрокинули. У меня стали дрожать руки. Скорлупа лопнула, ветер вздыбил жалкие перья. Космические протуберанцы ударили в дыру. Мир дымился в развалинах. Пыль открывшейся бездны выедала глаза. Из березы сочилась кровь. Я испугался и стал избегать Вегерта. В 1968 году пришло освобождение, и я снова уполз в свою скорлупу. Мне казалось, что за эти годы я поумнел, но это было не так, ибо я снова пришел в модельный цех. И снова все повторилось: полнейшая неспособность, прогулы, пляж, вспухание головы, душные, липкие ночи. Ушел в гараж по ремонту автомобилей. Работа была грязная, платили копейки. Мир стал куском голубого солидола с песком. Лица вокруг — от шофера до начальника — являли собой последнюю степень упадка и вырождения. Ушел в горгаз. После гаража это был рай. Работал один, поборами не занимался, скорлупа постепенно стала наполняться запахами прелых листьев и моря, но через два месяца сблизился с Демерджи и Шапкой, втроем ходили по адресам, вымогали у абонентов деньги, пьянствовали.

Как-то ночью, когда я, пьяный, лежал на диване, кто-то меня растолкал. Я думал, что это мать, и уже хотел выругаться, но это был Вегерт.

Он посмотрел на меня, печально покачал головой и сказал, что ничего рассказывать не нужно — и так все понятно.

Его визит подействовал на меня отрезвляюще, я понял, что качусь по наклонной, порвал с Демерджи и Шапкой и стал вечерами писать стихи, а весной послал их на конкурс в Литературный институт.

Пошли дни томительно-сладких ожиданий.

Получил извещение о том, что по итогам творческого конкурса допущен к экзаменам.

На собеседовании дрожал, потел и мычал.

На экзамене по сочинению попал в жесточайший цейтнот. Ни по одной из предложенных тем решительно нечего было сказать. Был на грани обморока. Наконец, когда оставались считанные минуты, последним усилием воли собрался и лихорадочно составил оду на тему «Мы — советский народ». Нет нужды пересказывать эту жалкую, подлую оду. В самом подавленном состоянии вышел с экзамена. Я уже видел лица экзаменаторов, с отвращением и хохотом смотревших на мой опус. Я уже слышал, как они говорят: смотрите, какой идиот и подлец к нам пришел. Дома Тверского бульвара подмигивали окнами и спрашивали: ну-с, каково? Презрительная усмешка скользнула по лицу Пушкина. Но еще более мерзким я себе показался, когда мне вдруг захотелось найти и убить Вегерта.

Но через два дня я узнал, что оценен по сочинению удовлетворительно, благополучно сдал остальные экзамены и стал, таким образом, студентом-заочником единственного в стране литературного вуза.

На крыльях летел домой!

Я дал себе клятву вытравить из себя невежество и подлость, я погрузился в науки, но через два месяца познакомился с местным поэтом Усовым, стал посещать заседания литературного объединения «Звоны», стал пьянствовать, петь в обнимку с другими украинские песни, завывать и скрежетать.

Как-то ночью, когда я, пьяный, лежал на диване, кто-то растолкал меня, я думал, что это мать, и уже хотел выругаться, но это был Вегерт. Он был проездом через наш город.

Он посмотрел на меня, печально покачал головой и сказал, что ничего рассказывать не нужно — и так все понятно.

Визит Вегерта подействовал на меня отрезвляюще, я порвал с Усовым, напрягся и благополучно завершил свою учебу в Литературном институте, получив диплом литературного работника.

Вакансий не было, продолжал работать в горгазе, снова сблизился с Демерджи и Шапкой, снова покатился по наклонной.

Как-то ночью, когда я, пьяный, лежал на диване, кто-то меня разбудил, я подумал, что это жена (а к тому времени я был женат), и хотел уже выругаться, но это был Вегерт. Он печально покачал головой, а утром взял за руку и повел меня к какому-то человеку, который и устроил мне протекцию в газету в качестве сотрудника отдела писем.