Встал он с лестницы, отряхнул брюки и решительным шагом пошел вниз, навстречу девичьей компании. Услышав звук шагов сверху, те сразу притихли. Леонид Сергеевич, спускаясь, уже вплотную приблизился к компании девчонок (впрочем, они были очень разновозрастные) и только тут услышал:
— Папа! Отец!
Одного взгляда на дочь хватило Леониду Сергеевичу, чтобы утвердиться в своих догадках о том, чем она занимается. Он прошел сквозь девчонок и только затем, обернувшись и посмотрев дочери в глаза, тихо сказал:
— Нет у тебя, Вера, теперь ни отца, ни матери — забудь, гуляй и дальше.
Ничего не сказал больше Леонид Сергеевич, но слова эти, а особенно взгляд ее: сытый и развратный, как ножом резанули по сердцу, вышел из подъезда и быстрым шагом направился к шоссе, такси ловить. Окно на третьем этаже лестничной клетки вдруг открылось, и Вера вся в слезах стала звать его:
— Папа! Папа! Отец! Ну, я прошу тебя, не уходи так!
Такси на дороге не было, и Вера успела выбежать из подъезда и нагнать отца.
— Пап, не уезжай так, давай сядем на скамейку, поговорим, — умоляюще попросила Вера. — Вот ведь и в Библии сказано, что нужно прощать «… до седмижды семидесяти раз».
— Так то про тех, которые искренне раскаиваются, — сказал отец. — А прощу я тебя, что от этого изменится? Ты другая станешь? Нет! По глазам вижу, что нет в тебе раскаяния.
И пошел дальше вдоль шоссе, а вслед себе услышал:
— Жить не умеете, потому и не живете, а существуете на пенсию, в нищете! — выкрикнула дочь. — А я по-человечески хочу жить, чтобы у меня все было, и не горбатиться «во глубине сибирских руд». Последние слова она проговорила издевательски и с явной насмешкой над отцом с матерью, да и над всеми такими, как они.
Леонид Сергеевич, сев в первое остановившееся такси, коротко сказал:
— К Казанскому вокзалу.
До отхода поезда времени было много, и Леонид Сергеевич сидел в зале ожидания. Здесь он тоже заметил таких же никуда не спешащих девиц и загляделся на одну из них: его привлекла молодость девушки — на вид ей не было и восемнадцати лет. Она тоже обратила на него внимание, подошла и села рядом.
— Что, мужчина, девушку желаем? — сказала она, приветливо улыбаясь. — Хата рядом, быстро туда-сюда обернемся.
— А я думал, вы помоложе и посимпатичнее выбираете? — сказал в свою очередь Леонид Сергеевич.
— Послушай, дед: не мы выбираем, а нас выбирают, и будь он хоть урод девяностолетний, нам все равно, лишь бы бабки платил. Понял? — по блатному ответила девица.
— Понял, — ответил он.
Подошел здоровенный парень, спросил девицу:
— Что? Проблемы?
— Нет, просто у нас с дедулей душевный разговор был и все!
— Станция Слюдянка, — раздался голос проводника и вывел его из задумчивости. Сойдя с поезда, он сразу пошел к берегу Байкала, а не домой. На берегу озера он, ополоснув холодной водой лицо, подставил его ветру. Так хотелось смыть с себя всю ту грязь, что, казалось, прилипла к нему, и забыть — забыть эту поездку в Москву. Он снова вспомнил Веру маленькой. Слезы потекли у него по щекам. Только сейчас он понял, какое огромное горе у них в семье. «А жить дальше как-то надо. Катюше скажу, что все хорошо у Веры, устроилась на работу удачно, и с жильем повезло, а то у нее сердце больное — может не выдержать», — подумал он. Про свое сердце-то он и не думал, считал, что ему все нипочем, вроде как прожитые годы и не отразились на нем.
Он стоял и стоял на берегу Байкала, не в силах оторваться от этой чистоты, первозданной и до сих пор сохранившейся. «Знал или не знал Семен о том, что с Верой в Москве происходит? Впрочем, какая теперь разница», — подумал Леонид Сергеевич. Странно. Но чувство ненависти к дочери за четверо суток притупилось, только что-то тянуло в груди слева — тянуло и тянуло. Понял он, что с этим ему жить весь остаток жизни. Вдруг вспомнилось когда-то прочитанное в Евангелии: «Не может дерево доброе приносить плоды худые…»
— Так это мы с Катюшей плохо дочь воспитали и виноваты во всем? — прошептал он тихо. — Быть того не может!
Вечерело. Почувствовав, что стало прохладнее и ветер усилился, резко повернулся и быстрым шагом пошел домой.