Берендеев лес

                  Потом они долго лежали, взявшись за руки и глядя в бездонное синее небо, и, казалось, ничто в мире подлунном не сможет нарушить этот тихий покой, соединивший их в великом чувстве любви и света…

                  И вдруг что-то мокрое ткнулось в плечо Степана. Он лениво повернул голову и увидел… волчонка. Малыш сидел, расставив крепкие толстенькие лапы, и, склонив набок лобастую голову, уши навострив, внимательно смотрел в глаза Степана, словно вопрошая: «ты свой»?

                  Степан осторожно отнял руку из тонкой девичьей ладони и присел. Волчонок снова ткнулся мокрым носом в его руку и раскрыл рот, показав в волчьей улыбке мелкие белоснежные клыки.

                  - Да ты что жа один-то бродишь по лесу? – спросил Степан, легонько поглаживая загривок волчонка. – Где ж мамка твоя?

                  Волчонок полез ему на колени и, свернувшись калачиком, удобно улёгся в ногах.

                  - Чудо-то какое! – сказала Настёна, глядя на зверька. – А мне можно его погладить?

                  - Лучше не надо, Настенька! – сказал Степан, легонько отстраняя её руку. – Зверь должен одного хозяина знать. Заберём его с собой. Если мать придёт за ним, он уйдёт с нею. А если один он остался, жить с нами будет! Он уже большенький, самостоятельно питаться может… Вот сейчас пойдём с тобою к скиту, если пойдёт за нами, значит, останется.

                   Они умылись в ручье и, оправив платье, медленно пошли к скиту, взявшись за руки. Волчонок то обгонял их, игриво поглядывая хитрыми пуговками глаз, то отставал, начиная тыкаться носом в ноги.

                   Никита, увидев волчонка, даже меч выронил из рук, рот раскрыв от изумления.

                   - Энто откуда же чудо такое? – воскликнул он, повторив слова Настёны.

                   Влюблённые, переглянувшись, расхохотались… 

 (Глава 15 пропущена в авторской рукописи)

Глава 16

                 К травню-месяцу взметнулись над крутым берегом реки стены частокола, из толстых стволов лиственницы ошкуренной выгнанных. По углам городца возвысились сторожевые башни с бойницами, а вдоль частокола протянулись мостки для стражников. От зари и до зари весело стучали за высоким забором топоры плотницки, шуршали рубанки, стружку пахучую с тесин сгоняя, в колечки закручивая. Бабы, высоко подоткнув подолы, ногами месили глину, на конском навозе с опилками замешиваему. Каменотесы звонкую дробь выстукивали молотами да зубилами, из камня белого блоки высекая для закладки теремов…

                 Забрав с собою сотню нукеров и мужиков с телегами, ушел Хасан обозом на Мещеру-реку за камнем строительным и лесом, оставив в городце Абдула с полусотней воинов приглядывать за строительством и беречь порубежье.

                 А через три дня после ухода обоза беда случилась великая…

                 Услышав шум на подворье, боярин Ондрей вышел из горницы и увидел невысокого человека татарской наружности, в серый халат одетого да шапку лохмату. Завидев боярина, татарин быстро пошел к нему, качаясь пьяной усталостью на кривых ногах степняка. У коновязи стояла, роняя с губ хлопья пены,  взмыленная лошадь…

                 - Беда, болярин! – запричитал татарин. – Спасай, болярин Ондрей!

                 Боярин недовольно сморщил чело, не понимая…

                 - Хасан нету, - кричал степняк, - на Мещера-река ушел! Игде искат? Хасан ушел, чужой нукер два-тры сотна пириходил. Абдул-богатур сказала: скакай, Ахмет, на коназ Ондрей двор, сказывай – спасат нада городец. Пятдесат нукер там, бабы, детишка, мужики-плотника…

                 - Когда случилося это, Ахмет? Ты-то как прорваться смог?

                 - Ай, шибко моя скакала, болярин! Моя кон сытый, стояла долго. Его кон лесом шла, степом шла – притомилася. Вичера - я там, сего дня – здеся! Абдул-богатур сказала: скачи стрелою, скажи коназ Ондрей – ден стоим, другой ден – тожи стоим, трэтяя ден – усе лежим - нет городец, нет людишка…

                 Взглядом выхватил боярин из толпы тиуна. Крикнул:

                 - Дружине – сбор! Коней седлать! – и, резко развернувшись на крыльце, шагнул в хоромы, услышав, как часто зазвонило на подворье било…

                 Скоро полторы сотни всадников выступили с подворья и на рысях пошли к броду, колыхая воздух пиками, украшенными конскими хвостами. Со стен детинца их долго провожали тревожные взгляды…

                 Глухой ночью, в самую темень, дал боярин отдых дружине. Коней напоили в речушке лесной, навесили на морды торбы с ячменем… Спали в траве, подле конских копыт. Едва забрезжил в верхушках сосен рассвет, вскочили на коней – сухари и вяленину грызли в седлах, запивая водицей студеной ключевой из баклаг кожаных.

                 К полудню увидели в стороне восхода косые столбы дыма…

                 Взвизгнув в воздухе бахромой сыромятной кожи, ударили нагайки по конским бокам, срывая их в галоп, растекаясь в лаву, помчала дружина на дымы… И вот уж холм, где стоял городец…

                 Боярин Ондрей до боли зажмурил глаза. Открыл – и сквозь плотно стиснутые зубы вырвался стон: не было больше городца… Лишь стены частокола зияли черными язвами прожогов… Но ни башен сторожевых, ни покатых крыш теремов свежеструганных, ни стен восьмигранной церквушки, заложенной по благословению Преподобного Сергия… На всадников пахнуло гарью…

                 - Опоздали, - хмурясь мрачно, произнес Ондрей Васильевич.

                 В молчаньи гробовом, спугнув стаю воронья, приблизились вои к стенам острожка.