Береговая стража

Но не сбылось. Да и не могло сбыться. Сгорела надежда ясным пламенем возле той лестницы, что ведет к коридору, куда выходят двери мужских уборных. Румянцев уже на ходу распахнул шубу и прикидывал, успевает ли к началу занятий, когда пришлось остановиться.

– Саня! – окликнула его Федька, выходя из темного уголка под лестницей.

– Бонжур, – отвечал Санька, полагая, что этой любезности довольно. Однако она заступила путь. Это уж совершенно некстати – Федька с ее любовными изъяснениями. Нет, вслух она о страсти нежной не толковала, но взгляды, но это заметное стремление встать поближе, прикоснуться хоть к рукаву… противно, черт бы ее побрал…

На сцене, в нарядном коротком платье, открывавшем ногу на пол-аршина, да еще набеленная толстым слоем и нарумяненная, Федька могла понравиться не только простаку в партере. Сейчас же, умытая, с убранными в косу волосами, кутаясь в старую шубку, она была непривлекательна – и Санька боялся, что даст ей это понять чересчур откровенно.

– Саня, ты где вчера маску оставил? – спросила Федька.

– Какую маску?

– Танцевальную…

Санька задумался. Была ли на нем маска, когда он ворвался в уборную? Как оно получилось? Влетел, кинулся к стоявшим у печки валенкам… Где то движение, которым снимают маску, где?

– Не знаю, – сказал он. – Ей-богу, не знаю. Что ты ко мне пристала с этой маской?

– А где ты был после представления?

– Какого черта ты меня допрашиваешь? Поднялся в уборную, потом пошел домой. Тебе довольно?

– Тебя не было дома, ты пришел заполночь?

– А ты почем знаешь?

Федька смотрела на него с каким-то загадочным недоверием.

– Пусти-ка, – попросил Санька. Впереди было объяснение с товарищами, с надзирателем, а тут еще эта обожательница.

– Саня, ты и впрямь не знаешь, где маска?

– Да на что она тебе?

Федька опустила голову. Менее всего беспокоясь о ее странной блажи, Санька отодвинул девицу и проскочил мимо нее на лестницу. Но сбежать не удалось – Федька, не менее ловкая, чем он, ухватила его за подол шубы.

– Стой, дурак! – приказала она. – У нас беда стряслась.

– Что за беда?

– Стой, говорю. С Глафирой – беда.

– С кем?! Да что ты молчишь?! Говори внятно!

– Саня, ее больше нет.

– Как – нет? Где – нет? Так он…

Санька чуть было не выпалил: так он, проклятый риваль, увез ее прямо из театра, не заезжая к ней домой? Но удержался.

– Ты знаешь, кто он? – быстро спросила Федька. – Коли знаешь – беги в дирекцию, говори! Там сейчас полицейские сыщики сидят, всех по очереди вызывают! Да беги же! Все расскажешь и оправдаешься!

И ее рябое лицо преобразила радостная улыбка.

– Погоди, погоди… – до Саньки стало доходить, что они с Федькой имеют в виду не одно и то же. – В чем мне оправдываться – я же ее не увозил! Или…

– Саня…

– Что – Саня?

– Ее больше нет. Ее утром мертвую подняли.

– Что ты врешь!

– Ей-богу! За расписным задником, знаешь, где колесница Аполлона. Ее шнурком удавили. А рядом твоя маска валялась.

Этого было слишком много для быстрого понимания.

– Плотники пришли глуар чинить, там золоченое крыло отвалилось, и на нее наткнулись.

– Какой Аполлон, какой глуар?.. – бормотал Санька.

– Я тебя нарочно ждала – перехватить. Они там, в дирекции, думают – это ты…

– Я? Что – я?..

– Ну, ты… все же знают…

– Я ее не увозил, – сказал Санька. Некий умозрительный человек, (а, может, ангел-хранитель) засел в голове и твердил: Глафиру увезли, оттого дирекция послала за полицейскими, слыханное ли дело – похитить первую дансерку… А все дурное этот ангел отметал в сторону белым крылом – или же умозрительный человек отмахивался, как от осы… то-то радости было, когда на театральном чердаке отыскали осенью осиное гнездо…

– Санька, ты что, не разумеешь?

– Нет… да…

Глафира не могла умереть. Ведь столько было наобещано Санькиными страстными мечтами! Все могло перемениться – с любовником поссорилась, на обожателя обратила внимание, и не век же ему торчать в береговой страже, ему всего двадцать лет, еще немного – и все было бы позволено!

Санька разрыдался, как малое дитя. Он отпихнул Федьку, что кинулась утешать, и выскочил на улицу. Обида заполнила, как вскипающее молоко. За то, что Глафира дважды оставила его, за то, что лишила надежды навеки – и все мечты недействительны…

Саньку обокрали. И он оплакивал кражу с яростью трехлетнего дитяти. Федька выскочила следом, но подойти не решалась. Глафиру она недолюбливала – и из-за Саньки, и потому, что видела – изящная дансерка навела на всех какой-то морок, и ей прощают танцевальные оплошности из-за непобедимого обаяния; Федька же, недавно сделавшая в зале при свидетелях безупречный пируэт «алескон» в два оборота, никому не нужна – нет в ней обаяния, лишь одна рябая рожа. И вот сейчас на душе понемногу воцарялась радость: Санька нуждался в ее помощи! Не в маленьких подарках или повседневной опеке, а в настоящей помощи.