Берегите солнце

Тучи, нависшие над низиной, были обильно пропитаны тревожной краснотой пожарищ. Они текли над головами, рыхлыми комьями с подкрашенными боками сваливались в черную бездну за рекой. Бойцы с молчаливой опаской озирались по сторонам, оскользаясь, плотнее жались друг к другу, понимали: если не вырвемся из ловушки ночью, утром нас могут прихлопнуть. Дождь не переставал сыпаться, мелкий и въедливый, намокшая одежда, отяжелев, давила книзу. Лужи, отражая зарева, казались зажженными изнутри. Лошади, похрапывая, огибали их стороной. Вода раскалывалась под копытами с резким звоном, шумно плескалась под колесами, и старший лейтенант Скнига, обернувшись к лошадям, взмахнул перчаткой.

- Тихо, черти!..

И вдруг одна из них заржала призывно и жалобно, и ржание это долго звучало в мокрой тиши над батальоном.

- Не иначе, как родной дух учуяла, - отметил Чертыханов. - Должно, немцы близко...

Старший лейтенант Скнига со своими артиллеристами, с оставшейся пушкой шел рядом со мной впереди колонны.

- Ты промок, комбат? - спросил он меня.

- Промок.

- И я. До костей. Стеганка никуда не годится. Как льдом всего обложило. Заболею, наверно, - вдруг пожаловался он детски беспомощным голосом. Чертыханов гулко фыркнул. Я тоже рассмеялся.

- Бой начнется - выздоровеешь.

- Теперь я уж не боец. - Он горестно вздохнул. - Нет, не боец. Я себя изучил наизусть. Лекарство принять бы какое против простуды.

За короткое время я узнал этого громадного и шумного человека и сейчас догадывался, к чему он клонит.

- Налей-ка нам, Прокофий, - попросил я Чертыханова. Скнига с горячностью запротестовал:

- Мне нельзя в такой момент. Ни в коем случае!

Прокофий отвинтил пробку своей фляги. Старший лейтенант с большим принуждением взял стопку.

- Может, действительно, поможет...

- Плохой ты актер, Степан, - сказал я. - Пей. Будь здоров.

Старший лейтенант, чуть запрокинув голову, плеснул в рот коньяк, громко крякнул, встряхнув плечами, обернулся к Чертыханову.

- Прошу повторить! - И опять ощутимо разнесся пахучий аромат.

- Полегчало? - спросил я Скнигу.

- Порядок! Голова, как небо от туч, очистилась от мрачных мыслей...

Слева от нас и чуть впереди, там, где розовым веером разметнулось зарево, рокотали разрывы, и неохотно, через отмеренные промежутки, взлетала ввысь ракета, одинокая, заблудившаяся в этом дождливом мраке, плавно описывала дугу и гасла, теряя искры.

...Родное мое Подмосковье! Звонкий белоствольный хоровод зеленых рощ и перелесков в тончайших запахах весеннего цветения. Медленное течение вод сквозь ладный строй бронзовых сосен, освещенных косыми лучами солнца. Ломкий и восторженный вскрик ветром мчащегося по склонам жеребенка. Жаркая метель листопада над чащами березняка и осинника. Протяжная и чуть грустная девичья песня, уносящаяся во все концы света на крыльях журавлиных клиньев, проплывающих в высоком и студеном небе. Краса моей стороны, Подмосковье, незатухающая боль души моей, прости! Вместо ясных утренних зорь стоят над тобой кровавые зарева пожарищ. Прости нас!

Часа через полтора после того, как мы покинули совхоз и прошли километров шесть пути, нас встретили разведчики сержанта Мартынова. Я только что подумал о нем с тоскливым беспокойством: не случилось ли чего?.. Мартынов вел коня на поводу.

- Это вы, товарищ капитан? - спросил он, придвинувшись ко мне вплотную, вглядываясь в лицо. Я обнял его, не скрывая радости. Присутствие этого скупого на слова парня вселяло в меня веру в лучший исход.

- Ты ранен? - спросил я.

- Здоров. - Мартынов был мокрый, полы шинели заткнуты за ремень. Повязка на голове тоже намокла от дождя и сползла на ухо. - В седле пассажир. Вернее, пассажирка.

На лошади сидела темная, бесформенная и неподвижная фигура.

- Кто это?

- Сейчас доложу... - Мартынов, двигаясь рядом, держал лошадь под уздцы. Разведчики, не слезая с коней, ехали рядом. - Скоро нам попадется деревня Гуреево, - заговорил Мартынов. - Она пуста, немцы почему-то ее не заняли. А дальше село Волновое, стоит на большаке. От Гуреева до него километров шесть... Там полно немцев. Такое впечатление, товарищ капитан, будто немцы остановились тут лишь на ночлег, чтобы завтра двинуться дальше, на Серпухов... Я обошел пешком вокруг всего села, по огородам. Извозился, как черт! Женщину, что в седле, встретил на огороде. Ее зовут Дашей. Я ее взял специально, чтобы вы сами расспросили.

Я поотстал, равняясь с всадницей. Лица ее я не видел: голова была замотана платками, с плеч свисал грубый брезентовый плащ, дождь стучал по нему, как по жести, струйками стекая под ноги лошади.

- Добрый вечер, Даша! - Она оттянула ото рта платок, повернула голову, но ничего не сказала, лишь поглядела на меня сверху вниз. - Когда немцы заняли село?

- Перед вечером уж. Только они расположились, стало темнеть.

- Где расположились?

- А в избах. Хозяевам велели уйти, особенно если с ребятишками, чтобы ночью не кричали да спать не мешали. Старух на печки позагоняли.

- Куда же ушли хозяева?

- Кто куда. Кто в хлев, кто в баню, кто в погреб.

- Танков у немцев много?

- Я видела четыре.

- Где стоят?