– Владыка Ирхэру, да будет лёгким его отдых у Вод Перерождения… Но посмотри внимательно на символы его титулов, – писец взял руку Паваха и обвёл его пальцами знак
– Эмхет… – прочитал Павах, узнавая титул даже в архаичной записи, и бессознательно добавил про себя: «Да будет он вечно жив, здоров и благополучен».
– А дальше? – писец провёл его пальцы дальше, к ритуальному имени, стоявшему ровно рядом с «Эмхет».
Прикосновение к древнему камню, горячему и живому, наполняло его сердце трепетом.
– Хат…ау…Нэферу? – неуверенно прочёл Павах.
– Хатеп-Хекаи-Нетчери, – педантично поправил Таэху, нараспев, точно заклинание, читая древнее наречие. – «Тот, в ком соединилась в мире Сила обоих Богов». Именно этот титул Владыки древности предпочитали даже больше, чем титул Эмхет.
– Обоих Богов… то есть… – Павах в изумлении переводил взгляд с сокола на ша и обратно.
– Тот, кто благословлён Обоими равно… Тот, кто способен примирить в себе кажущееся непримиримым. Тот, кто хранит Обе Земли и оба народа, понимаешь?.. – усмехнулся Таэху. – Владыка
Павах посмотрел на лик Владыки Ирхэру, на который словно накладывалось лицо Хэфера из его сна. И впервые воспоминание перестало вызывать в нём страх. Границы его разума были распахнуты беспредельно. Наверное, сейчас он не удивился бы, даже если бы в зал вдруг вошёл царевич собственной персоной.
Писец повёл его дальше через зал, сквозь века, рассказывая немногое из того, что таилось здесь, – раскрывая то главное, зачем изначально привёл воина сюда. Новая для Паваха, неизведанная история Таур-Дуат разворачивалась перед воином через слова Таэху и обрывки летописей, запечатлённых на треснувших стелах и обломках храмовых блоков.
– Стало быть, когда-то Императоры не просто призывали Силу Владыки Каэмит в войне… Для них это было столь же неотъемлемой частью жизни, как Сила божественного Ваэссира, – тихо произнёс Павах. – Но как такое случилось?.. И почему изменилось…
– Мир и народы находятся в постоянном движении. Бесконечная трансформация. Но иногда история может повториться, – Таэху усмехнулся. – Я говорил тебе о том, как война племён перешла в войну первых сепатов… о том, как изменился лик земли, и народы территорий, которые мы теперь называем пустыней Каэмит, вынуждены были отступить к новому руслу Великой Реки. В горниле войн ковались новые государства… и рушились, преображались в жерле времени. Многим из тех государств даже мы уже не вспомним имён… Но одно, преображаясь, живёт до сих пор, пусть и меняясь от эпохи к эпохе, – они остановились у подножия двойной статуи, на которую Паваху до сих пор было немного боязно поднимать взгляд. – Таур-Дуат, Обе Земли. Какими бы ни хотели видеть нас наши древние предки, мы стали чем-то иным, чем-то гораздо большим, чем просто потомки хайту и нэферу. На каждом повороте своей истории мы делали свой собственный выбор, внося
– Я никогда не думал, что мог быть кто-то, кроме Эмхет, – прошептал Павах.
– Прежде, чем появились Эмхет, были и другие. Те, кто призывал Силу Владыки Каэмит, – произнёс Таэху. – Это было сложное время… для всех… Но именно оно выплавило наш Золотой Век. Нэферу вмешались в ход событий намного позднее, но ещё до катастрофы. Отчасти они повторили путь хайту, когда породили свой народ. Но этому народу многое пришлось наверстать, прежде чем они стали представлять угрозу для первых племён. Вождям Верхней Земли пришлось пройти долгий путь, прежде чем они стали по-настоящему едины со своим божественным предком Ваэссиром. К счастью, на смену эпохе войн пришла эпоха Знания… И поворотным моментом войны стал миг, когда оба народа обменялись своей мудростью, так дорого им доставшейся.
– Обменялись? – недоверчиво переспросил Павах. – Не хочешь ли ты сказать, что кто-то передал тайну, формулу призыва Силы, в чужие руки?
Таэху рассмеялся и указал наверх. Когда воин поднял голову, он встретился глазами с Владычицей Нейтамер и замер.
Краска на статуях стёрлась под воздействием времени, кое-где на камне виднелись сколы. Но глаза были собраны из самоцветов и цветного стекла, и они сохранились. Теперь, вблизи, Павах видел, что у прекрасной женщины, таинственно улыбавшейся ему сквозь века, были глаза, искрившиеся лазуритовой глубиной. Задать вопрос, подтвердить невероятную догадку он не решился – писец продолжал говорить: