Берег загадок

На это городской, седоволосый скульптор резонно ответил: «Для того на горе, чтобы побольше людей в горы поднималось. Чтобы, поднимаясь на вершину к этому прекрасному изваянию, помнили люди, как высоки и трудны охотничьи тропы!»

Прильнув к смотровому стеклу и запрокинув голову, Ашир-ага с сожалением посмотрел на каменного козла и подумал: «Жизнь идет и времена меняются. Оказывается, много лет назад, ставя этот памятник, люди даже не подозревали, что создают мне дурную славу. Куда бы легче сейчас было, если бы каменного козла на горе не было вообще. Стоит, торчит у всех на виду, как бельмо в глазу!» Святая обида обожгла сердце мергена, глаза повлажнели... Вспомнил старик, с чего начиналась его охотничья жизнь. Сколько же много лет прошло с той поры когда он в сорок третьем, выписавшись из госпиталя, возвращался по этой вот дороге домой, в родной аул. Машин тогда в селе не было. Встретили его на большеколесной арбе. Жена встретила с детишками... Ехали со станции домой весь день. Он, Ашир, тогда еще у него не было звания — мерген— был в старой солдатской шинели и пилотке. Вещмешок его был при нем, а в вещмешке солдатский паек — несколько сухарей и две селедки. Детишки сидели рядом с Аширом и поглядывали на вещмешок. Тогда он развязал его и вынул свою провизию. Где-то здесь, под этой горой, остановили лошадь, слезли с арбы и, впервые после трех лет разлуки, пообедали все вместе. Запомнилось Аширу в каких отрепьях были дети. И жена — в стареньком платье — кетени... Худые все, и глаза голодные. Да и аул, приютившийся у самых гор, тоже выглядел убогим кочевьем. Это сейчас тут, куда ни кинь взгляд, всюду усадьбы, крытые жестью и шифером, двухэтажные дома, дворец культуры, школа, склады и фермы. А тогда на этом месте стояли черные войлочные кибитки. Когда Ашир выехал на арбе из ущелья и посмотрел в сторону горного хребта, то ему показались родные кибитки перевернутыми тюбетейками, — так малы они были. Всего лишь одно здание было в ту пору в его родном селе: здание колхозной конторы, да еще навесы МТС под которыми стояло два или три трактора. Встречали Ашира женщины да дети. Детвора бежала около арбы, выкрикивая: «Ашир приехал — война скоро кончится!» А женщины тревожными, скорбными глазами смотрели на бывшего фронтовика, и Аширу без слов был понятен их немой вопрос. В глазах каждой читал он: «А где же мой, Аман?.. Сапа?.. Байлы?.. Вепа?.. Неужели и правда они убиты и никогда не вернутся, вот так, как сейчас возвращаешься ты?» Горько было Аширу сознавать, что вернулся живым. Даже то, что легкое у него простреляно, а потому на фронт больше возврата не будет, казалось ему оправданием неубедительным. Ашир, спрыгнув с арбы, здоровался с женщинами, подбадривал, как мог; все, мол, страшное позади,— Гитлер получил такой удар под Сталинградом, от которого ему уже никогда не подняться на ноги. Пытался даже шутить, но где там!

Председательша Набат-дайза — высокая и полная сорокалетняя женщина, муж и сын у которой погибли на фронте, поздоровавшись с Аширом, бесцеремонно спросила: «Куда ранен, Ашир?» — «В легкое... Насквозь правое легкое прострелили»,— виновато улыбнулся фронтовик. — «Ничего, не беда, — успокоила его Набат-дайза. — Лишь бы руки-ноги были на месте».

Вошла она с Аширом в его темную кибитку. Жена кинулась к тамдыру, чтобы испечь лепешек. А в кибитке целая гора шерсти и вонь такая— дышать нечем. Ашир окликнул жену, хотел было заставить ее, чтобы вынесла во двор это, как показалось ему, ненужное богатство, но Набат-дайза, усмехнувшись, одернула фронтовика: «Этим богатством живем, Ашир. Шерсть прядем, теплые варежки вяжем — на фронт бойцам отправляем. Носки теплые... Все женщины заняты этой работой. Днем в поле с кетменями — овощи от сорняков пропалываем, а вечером сидим с пряжей». Ашир вспомнил, как после Сталинградской битвы, вместе с вручением наград, бойцам дарили присланные в посылках из тыла теплые вещи. Аширу как раз достались теплые варежки. «Уж не из нашей ли шерсти связаны!— подумал он. — Может и связала их моя Кейик?!» Достал из вещмешка варежки, подал председательше. Та осмотрела их и покачала головой. «Нет, это из Казахстана или с Урала. Шерсть не наша. У нас овечья шерсть тоньше и мягче... Да и посылки наши все ушли в Ельню. — пояснила Набат-дайза.— Недавно наша, туркменская дивизия, освободила Ельню, — теперь мы шефствуем над этим русским городом, вот и посылаем туда все, что им нужно: теплые вещи, кетмени, лопаты... Гитлеровцы-мородеры, говорят, всю Ельню обобрали: жителей разули-раздели, дома сожгли и всю скотину с собой угнали».