Берег Утопии

Ворцель (поднимая бокал за Джонса и Блана). За победу Британии и Франции в Крыму!

Эмили. Врезали России по первое число!

Джонс (замечая Герцена). Только не принимайте на свой счет!

Герцен (поднимая бокал). За Англию! Я не перестаю ей удивляться. Сегодня на улице мальчишки кричали, что принца Альберта нужно посадить в Тауэр…

Джонс (посмеивается). Ну конечно, он же пруссак, а Пруссия заняла недружественную нам позицию в отношении Крыма.

Герцен (всерьез поражен). Нет, в самом деле. Муж королевы! В «Таймс» была заметка о публичном собрании, где требовали объявить ему импичмент, и никого не арестовали! Даже редактора!

Джонс. Выражение собственного мнения – не основание для ареста, разве не так?

Герцен. Я не знаю! Просто это очень… странно.

Кинкель. Я слышал, вы не будете выступать на праздновании годовщины Революции 1848 года?

Герцен. Разве нет? Я думал, что буду. (Поворачивается к Джонсу.)

Джонс (в смущении). Дело в том, что Маркс отказывается выступать, если там будете вы.

Герцен. В таком случае я бы хотел принять ваше приглашение выступить.

Джонс. Совершенно правильно, совершенно правильно.

Чернецкий подходит к Герцену с небольшой книгой в свертке.

Чернецкий. Герцен! Свершилось! Только из типографии. С вас причитается за извозчика.

Герцен. Чернецкий! (Целует Чернецкого и разрывает оберточную бумагу. Целует книгу… и требует тишины.) Время! У кого есть часы? Готфрид, который час?

Гости. Еще много времени – по крайней мере пять минут!.. Одиннадцать пятьдесят восемь… Осталась одна минута!.. Еще четыре минуты!.. Ровно полночь… Мы пропустили! Опоздали на две минуты! (И так далее.)

Мальвиде удается всех угомонить. У нее на то есть основания. Когда все затихают, вдалеке слышен звон колоколов.

Блан (убирая часы). Еще три минуты.

Но все остальные, включая Горничную, кричат, поднимают бокалы, целуются, пожимают руки.

Среди всего этого четырехлетняя Ольга, которая достает до пояса собравшимся, появляется в ночной рубашке в поисках Мальвиды. Та бросается к девочке с ласковыми уговорами по-немецки и хочет унести ее, под ропот тех, кто считает, что Ольге нужно разрешить остаться. Герцен освобождает место вокруг себя и требует тишины. Мальвида передает Ольгу няне.

Герцен. Я хочу что-то подарить моему сыну Саше и кое-что ему сказать.

Аплодисменты. Смущенного Сашу выталкивают вперед.

Саша… я написал эту книгу в год революции, теперь уже шесть лет тому назад. Ее всегда публиковали только по-немецки. Но вот она наконец на русском, так, как я ее написал. Я отдаю в твои руки этот местами дерзкий протест против идей, которые устарели или фальшивы, против людей, которые держатся за них, отказываясь увидеть причины своего поражения.

Блан принимает эти слова на свой счет, как и рассчитывал Герцен.

Не ищи ответов в этой книге. Их там нет. Единственная религия, которую я тебе завещаю, – грядущее пересоздание общества. И в этой религии нет рая на том берегу. Но все-таки ты не оставайся на этом. Лучше погибнуть. Когда придет время, отправляйся домой проповедовать эту религию. Мой голос там когда-то любили и, может, вспомнят меня.

Герцен дарит книгу. Аплодисменты. Саша разражается слезами и обнимает отца. Гости обступают их, аплодируя. Мальвида утирает слезы.

(Громко обращается ко всем.) Смотрите, какая чудная морозная ночь. Кто пойдет встречать Новый год в Ричмондский парк?

Общее согласие и энтузиазм. Герцен и Блан на секунду оказываются лицом к лицу. Блан демонстративно не замечает его и, обиженный, уходит. Герцен пожимает плечами. Прислуга начинает убирать со стола.

Герцен и Саша смотрят на звезды.

Гости расходятся группами в темноту.