Берег любви

- Была когда-то такая, на месте теперешних греков.

Лоскутик, область по современным нашим масштабам, а скольких освещала! Крошечной, видимо, чувствовала себя среди неоткрытых земель и океанов. Неисследованные материки были бесконечны, населены фантастическими чудовищами, амазонками и кентаврами, гюлузверями-полулюдьми - такими их видела эллинская фантазия со своего пятачка... И пожалуй, вот такой же маленькой, как Эллада, предстает теперь наша планета, если брать ее сравнении со вселенной, с ее космическими просторачи - Взгляд помполита уже был обращен вверх, выше мачт.- Знать бы, есть ли, кроме нас, там другие живые, хоть в чем-то подобные нам... А вдруг нет? А вдруг, Гурьевич, мы одни? Одни-одинешеньки? Вот что должно было бы заставить нас стать подружнее, меньше распри разводить да больше беречь все что тут ни есть - каждую росинку, каждую былинку беречь па миллионы лот вперед...

- Золотые слова,- согласился Ягнич.

Под конец помполит еще раз подбодрил мастера: погуляем еще, походим, дескать, с вами по голубым дорогам планеты...

- Сбросить бы малость лет,- невольно вырвалось у Ягнича.- А то вроде я тут перестарок среди вас, молодых...

- Это как раз то, что нам нужно: сплав мудрости и молодости.

Утешил, спасибо и на том.

И снова Ягнич один. Сидит, прислушивается к чемуто - то ли к упругому звону парусов вверху, то ли к себе, то ли к звукам, доносящимся откуда-то снизу. Кого-то ищут, кого-то потеряли...

Выскочил ошалело на палубу врач, очки сердито сверкнули:

- Где же этот беглец? Почему я должен ловить его?

Умолкла гитара. Сдержанным голосом откликнулась курсантская вежливость:

- Готовы ловить, но кого?

- Ягнича!

- А что с ним?

- Сбежал!

Раздался дружный смех курсантов.

- Не далеко ушел... Вон он на канатах сидит... Насупился, как Тарас в ссылке!..

Врач бросился к беглецу:

- Как не стыдно? Самовольно оставить лазарет! Еще швы не сняты! Капитану доложу!

Молчит Ягнич, не реагирует. Как каменный сидит.

А тот снова про швы: разойдутся, кто будет отвечать?

И тоном приказа:

- Извольте на место! И - немедленно!

- Только без крика,- лишь теперь буркнул негромко Ягнич.- Молоды вы еще па меня кричать.

- А швы...

- Да к мягкому месту мне твои швы!

Палуба дрожала от хохота.

- А если разойдутся?

- Что жо это за швы, если могут расползтись?..

Накладывай такие, чтобы нс расходились.

Стычка закончилась вмешательством капитана: явился попросил нe упорствовать. Забрали Ягпича, увели вниз, уложили.

И до самого порта никто уже не видел его на палубе, будто его там, где-то внизу, приковали цепями.

Носили туда ему хлопцы из камбуза еду. Он и раньше много ел. Всласть потрудившись в мастерской, он и за миской борща нс ленился: съест полную порцию - иногда просит еще и добавки. А тут ему, как малому дитяти, кашки манной. Как-то заказал принести борща и стручок красного перца - врача от этого аж передернуло:

- Какой там, к лешему, перец! Диета строжайшая!..

Не разрешаете перца, то хоть взвара из сухофруктов принесите три порции. И чтоб с абрикосами да с черными грушами. Почему-то Ягнич был уверен, что, как и перец, абрикосы, а еще больше сморщенные черные груши дули - дают человеку силу и долголетие.

Ему хотелось долголетия.

На врача сердился постоянно. Никак не хотел признавать в нем своего спасителя. Думает, коль с дипломом, так уж и бога за бороду схватил! А сам то и дело за щеку хватается: "Ох, крутит!" - зубы у него болят. Тоже мне врач, собственный зуб угомонить не может. В отношении этого Ягнич имел полнейшее преимущество: ни разу в жизни от зуба не скулил. И передние и коренные - все свои, фабричных нет. И зрение пока что не изменяет, нитку в ушко протягивает без ваших очков...

Однажды ночью долго не мог заснуть, лежал с открытыми глазами в темноте, слышал через отворенный иллюминатор разговор - судачили в проходе какие-то неугомонные. Узнал голос врача; с ним был еще кто-то, кажется, один из преподавателей мореходских, которые посменно тоже ходят в рейсы, чтобы обучать курсантов во время практики. Так и есть, это тот, из училища, говорун с бычьей шеей, с волосатыми руками штангиста. Привычку имеет всех на судне поучать и сует свой нос куда и нс следует,- однажды Ягнич выставил, просто выгнал его из своей мастерской, чтобы света не застил, а то ведь торчит как истукан, а у Ягнича была как раз неотложная с парусами пабота. Преподаватели, в общем-то, люди образованные, знающие, а что касается этого, то Ягнич до сих пор не может толком понять, каким наукам обучает он курсантов,- ведь ни в парусном деле, ни в судовождении ничего не смыслит. Говорят, будто он философ - только этого зелья "Ориону" еще не хватало!.. Днем выспится, а ночью язык чешет. Вот стали, бубнят и бубнят, на целую ночь, поди, затеяли дискуссию.

Ягнич подтянулся на койке, прильнул ухом к иллюминатору и притаился удивленный: речь шла как раз о его, Ягнича, особе.

- До чего терпеливый человек, этот Ягнич,- слышался размеренный голос врача,- впервые встречаю такого: кремень человек.

- А может, просто притупление чувства боли? (Это уже философ.)