Берег

И случилось так, что под крепостью Шпандау Гранатуров попал в медсанбат артполка по довольно легкой контузии - при обстреле привалило землей на НП. Он появился на батарее спустя неделю, громогласно-шумный, еще более расширившийся на тыловых харчах, привез с собой консервы, три бутылки водки, раздобытые у знакомых армейских разведчиков, сразу же собрал в своем блиндаже офицеров батареи и сержантов, устроил "обмытие возвращения блудного сына на родину", жгуче, с загадочной значительностью поводил чернотой зрачков но лицам офицеров, по лицу непьющего Княжко, и, когда Меженин не без подзадоривания попросил его рассказать насчет "чего такого прочего в медсанбатских тылах", Гранатуров как-то по-шальному развесело глянул на офицеров и тотчас, притворно скромничая, забасил:

– Неудобно, братцы, не поверите, скажете - травлю…

– А вы за нервы не тяните, товарищ старший лейтенант! - поторопил Меженин. - Сами в тылу бывали! Небось оторвались?

– Ну так вот, братцы, что произошло, - наконец как бы принужденно решился Гранатуров. - Медсанбат в немецком городочке стоял, тыл, аккуратненько, в палатах электричество, тепло, чистые простыни, жратва по режиму, даже трофейное повидло давали и кофе - живем как в сказке, и нет тебе передовой! А контузия у меня - чихнуть дороже, ходячий - просто отдых на курорте. И познакомился я, братцы, в медсанбате с одной женщинкой - фигурка, грудки, ножки, задумчивые глазки, скажу вам, как небесный ангел, а по внешности - царица Тамара. Как положено - градусник по утрам: "как вы себя чувствуете", "принести ли вам книжечку почитать", тити-мити, то, се, пятое, десятое, разговоры и всякое прочее. В общем - дело, вижу, закрутилось. Потом пошел я однажды после дежурства, вечерком, провожать ее, она у немцев на квартире жила. Пришли. Отдельная комнатка, ковер, шторы, кровать широкая, тишина, немцы-хозяева нигде не шуршат, не слышно их. Все чистенькое, светло и уют. "Сядьте", - говорит. Сел, смотрю на нее, соображаю. А она разом идет к буфету, и тут оказалось, что выпить нашлось, спирт медицинский. Я выпил, а она не пьет, сидит на меня задумчиво смотрит. Ну, думаю, ясна обстановка, и, значит, без всякой подготовки перешел в атаку по всем правилам. Конечно, шепот, слова - "нет, нет, не надо, оставьте меня, уберите прочь руки", - вся побледнела, даже зубки стучат, а сама к кровати меня тянет и пуговки на себе расстегивает… А когда легли и я свет потушил, такое, братцы, началось - тысяча и одна ночь. Декамерон! Не приходилось читать такую книжку, сержант?..

– Быстро очень получилось у вас, товарищ старший лейтенант, - перебивая, усомнился Меженин. - Больно по-книжному выходит. Сопротивляются они долго, а после уж и силу уважают. А у вас - сразу…

– Чушь! Просто заливаете, комбат, - не поверил Никитин, испытывая вдруг болезненное сопротивление. - Признайтесь, сочинили эту историю в медсанбате. От нечего делать.

– Вру? - дико оскалив зубы, спросил Гранатуров. - Значит, вру? Пожалуйста. Вот фото на память подарила!

И, упираясь в безучастного к разговору Княжко азартно полыхнувшим взглядом, вынул из кармана гимнастерки фотокарточку и кинул ее на середину стола.

– Теперь как?

В ту же секунду лейтенант Княжко, мертвенно бледнея, встал резко и гибко, жестко скрипнув в тишине натянутой на груди портупеей, и в тот миг, когда правая рука его с неумолимой сумасшедшей быстротой упала на бедро, вырвав "ТТ" из тесной кожи кобуры, и, когда по-слоновьи заорал Гранатуров: "Ты что? Ты что? Спрячь пистолет, говорю! Брось!..", Никитина будто метнула к Княжко инстинктивная сила порхнувшей над головой опасности, металлический запах беды; качнулся стол от суматошного толчка обеих рук Гранатурова, зазвенело разбитое стекло, брызнуло что-то по доскам меж консервных банок, и Никитин четко увидел совершенно белое, отрешенное, мальчишеское лицо Княжко, его меловые губы выговорили отрывисто:

– Если вы, старший лейтенант, не попросите извинения за всю эту гнусность, я вас пристрелю как подлеца!

– Убери пистолет, Андрей, слышишь? Спрячь пистолет, слышишь? - повторял хрипло Никитин и с гневом обернулся к Гранатурову: - Попросите извинения, комбат! Слышите?

– Пошутил я, говорят! Не понял? - крикнул Гранатуров задушенно. - Шуток не понимаешь?

– Шутки глупца! - выговорил Княжко отчетливо и непримиримо, отстранясь от Никитина, обмякшим жестом вбросил пистолет в хрустнувшую кобуру, зачем-то провел пальцами по волосам и вышел в траншею быстрыми шагами.

Безмолвие стояло в блиндаже. Пожилой сержант Зыкин мрачно насупливался, крутил и не мог скрутить на коленях цигарку; Меженин, не шелохнувшись, ничем не выказав ни удивления, ни страха в момент стычки офицеров, был, казалось, раздосадованно углублен в изучение сивушной лужи, растекающейся по доскам из опрокинутой бутылки, принюхиваясь, заглядывал в раскрытые банки консервов. Гранатуров, сидя на нарах, шумно дышал, вытирал платком забрызганное лицо, и Никитин с неожиданной ненавистью к его косым бачкам, к его бревнообразной шее, свистящему дыханию спросил зло: