Беовульф

— Заметил, ни единого погибшего дерева, поваленного ствола? — задумчиво продолжил Ремигий. — Палая листва не перепрелая, а сухая, золотом отливает. Там, позади, весна только-только в свои права вступает, снег грязный, почерневший. Тут снега вообще нет. Зато подснежников не пересчитать, самых разных. Всё цветёт, новая жизнь бурлит, как в первые дни после Сотворения. Весна мира, вот что мы видим. Чудом сохранившаяся весна мира.

— Не знаю, что видишь ты, годи, а я вижу дорогу, — вернул епископа к реальности Эрзарих. — Самую натуральнейшую дорогу. Нахоженную. Остановимся, посмотрим, может и узнаем, что за люди здесь бывают… Или нелюди.

Извивавшийся промеж тысячелетних ясеней путь порядком зарос молодой травой, но колея различалась ясно. Не было никаких сомнений в том, что дорога используется, причём не только всадниками или пешими. Раз есть колея, значит и повозки были.

— Лошадей под узду, идём медленно, смотрим в четыре глаза под ноги, — сказал лангобард. — Человек на дороге всегда что-нибудь да потеряет, а мы найдём…

— А в какую сторону идём?

— Как и раньше, к восходу. Путь чуть уклоняется к полуночи, но это не страшно, большой крюк не сделаем. Какая разница, где именно мы выйдем к реке? Если вообще выйдем, а не останемся в этой пуще навсегда.

Ремигий поперхнулся. Историй о зачарованных лесах он слышал на своём веку немало, но почему-то большинство из них повествовали о Британских островах, но никак не о Галлии или Германии.

Сюжет этих баек обычно сводился к двум вариантам: человека заманивали в колдовской лес разнообразные нелюди, а потом, в зависимости от их настроения, обычаев и характера, смертный или становился риксом, женившись на прекрасной владычице альбов, или пожирался злокозненными троллицами, способными принимать облик обольстительных девушек, а на самом деле являвшихся чудищами-людоедами.

Все подобные легенды с редким единодушием гласили: выйти из зачарованной пущи невозможно никогда и никому, оттого и доверия к ним мало — откуда известно, что славный воин Рагнарис из рода Амалунгов взял в жёны бессмертную, с глазами как изумруды и косами, словно из белого золота отлитыми? Сказки, одним словом.

Конечно, сказки. До тех пор пока с такой вот сказкой лицом к лицу не столкнёшься.

Лес-то ох какой особенный! Того и гляди набредёшь на нимф или дриад, танцующих на цветочной поляне!

— Ага! — громко сказал Эрзарих, наклонился и поднял порванный кожаный шнурок, на котором болтался металлический кругляш. — Я же говорил! Смотри!

— Значит, всё-таки люди, — с облегчением признал Ремигий. — Это утешает.

Может быть, отдельные представители древних и незнаемых народов любят серебряные украшения и амулеты — сие достоверно неизвестно, — однако никакой сид или карлик наверняка не стал бы носить на шее монету с изображением Галлы Плацидии, вдовы императора Констанция и сестры Гонория Флавия.

Монетке было самое большее семьдесят пять лет, а судя по истертости профиля цезариссы, она долго ходила в обороте, пока неизвестный варвар не пробил дырочку и не украсил себя старинным сестерцием.

На оборотной стороне монеты поверх христианского креста остриём ножа или кинжала было выцарапано сочетание рун «огонь-защита-солнце-молния», что однозначно свидетельствовало: последний владелец амулета был германцем и поклонялся Бальдру и Доннару.

— Кожа ремешка ломается, значит пролежал он здесь долгонько, — заключил Эрзарих. — С минувшей зимы или осени. Иначе кожа бы истлела или летом её сожрали бы жуки. Следов копыт на дороге не видно. Получается, люди были в лесу зимой и шли по слежавшемуся снегу. Вон там видишь канавку? Колесо телеги застряло в глине, повозку пришлось раскачивать и выталкивать, из чего становится понятно, что телега была тяжелогружёной.

— Да, и впрямь, всё очень просто, — кивнул Ремигий, выслушав вполне разумные доводы лангобарда. Охотника и воина не обманешь примитивными загадками. — Но кто были эти люди и что именно везли?

— Вспомни слова Хильдегунды. Nefelungen, «люди тумана», капище — небось туда подношения и переправляли… Жаль, я не послушался, приходить на чужое капище не следует, особенно если оно принадлежит племени, о котором ничего не известно.

— Разве совсем ничего? Они не такие как все, — повторил епископ слова старейшины ругов. — Мыслят иначе, семей не заводят. Непонятно…

— То-то и оно, непонятно, — вздохнул Эрзарих. — Слухи о народе Вотана, что добровольно ушёл в мглу, конечно, ходят, да не все верят — как так можно, без рода, без племени жить?

— Ты ведь живёшь?

— Ты моя семья. И Северин. И госпожа Корнелия. Я не свободен.

— Ах, чтоб меня! — Епископ почувствовал, как лицо залилось краской. — Конечно!

Ремигий напрочь забыл об этом деликатном обстоятельстве: по закону лангобард доселе являлся рабом Корнелии Альбины, Северина и, следовательно, его преподобия.