Бен-Гур

– Новое учение – такого, по общему мнению, еще не было в Израиле. Он называет это покаянием и крещением. Раввины не знают, что с ним делать; не знаем и мы. Некоторые спрашивают его, не Христос ли он; другие – не он ли Илия; но всем им он отвечает: «Я глас вопиющего в пустыне: исправьте путь Господу!»

Здесь незнакомца позвали его друзья. Когда он повернулся, чтобы уйти, Балтазар остановил его.

– Добрый человек! – дрожащим голосом произнес он. – Назови нам то место, где мы могли бы найти этого проповедника.

– Да в Вифаваре.

– Кто же этот Назорей, – спросил Бен-Гур у Айрас, – если не вестник о нашем Царе?

За столь краткое время он стал считать дочь более заинтересованной в загадочной личности, которую они разыскивали, чем ее престарелый отец! Тем не менее девушка приподнялась и со странным блеском своих томных глаз сказала:

– Нам надо поспешить. Я совершенно не устала.

Но уже темнело, и они стали устраиваться на ночлег.

– Давай завтра встанем пораньше, сын Гура, – сказал старик. – Спаситель может явиться в мир, а нас там не будет.

– Царь не может быть вдалеке от своего вестника, – прошептала Айрас Бен-Гуру, готовясь занять свое место под навесом.

– Завтра будет видно! – ответит тот, целуя ей руку. На следующий день в третьем часу, свернув с привычной дороги и обогнув подножие горы Джилад, они двинулись по бесплодным землям восточнее священной реки. Наконец перед ними замаячила оконечность древних пальмовых равнин Иерихона, протянувшихся вплоть до холмов Иудеи. Сердце Бен-Гура забилось чаще – он понял, что до брода Иордан совсем уже недалеко.

– Возрадуйся, дорогой Балтазар, – сказал он, – ибо мы уже почти на месте.

Погонщик подхлестнул верблюда, и животное прибавило шаг. Скоро путники уже смогли различить навесы, палатки и пасущихся около них животных. За ними, ближе к берегу реки, виднелось множество народа и такая же толпа на западном берегу. Поняв, что проповедник сейчас как раз обращается к народу с проповедью, они убыстрили шаг; но все же, приблизившись почти вплотную, увидели, что люди стали расходиться.

Они опоздали!

– Давай подождем здесь, – сказал Бен-Гур Балтазару, в отчаянии ломавшему руки. – Назорей может пройти мимо нас.

Расходившиеся люди были слишком погружены в раздумья о том, что им довелось услышать, чтобы обращать внимание на вновь прибывших. Когда мимо них прошло несколько сотен человек и вероятность увидеть Назорея была потеряна, на берегу реки они увидели человека, направляющегося в их сторону. Наружность его была такова, что они забыли все на свете.

Внешне человек выглядел грубым и неуклюжим, совершенным дикарем. Иссушенное постом и солнцем лицо наполовину скрывали буйные космы нестриженных волос, падавших на плечи и спускавшихся ниже пояса, образуя своеобразную защиту пергаментно-сухой, сожженной солнцем кожи. Глаза его горели огнем неистовой веры. Вся правая половина тела, почти обнаженная, имела один цвет с его лицом и выглядела столь же изможденной. Накидка из самого грубого верблюжьего волоса – столь же грубая, как и ткань на шатре бедуина, – длиной до колен составляла все одеяние отшельника и была схвачена на бедрах широким поясом сыромятной кожи. На этом же поясе болталась сума, сделанная тоже из сыромятной кожи. Ступая, отшельник опирался на сучковатый посох. Шаг его был быстрым, уверенным и удивительно осторожным. Он часто отбрасывал с лица падавшие ему на глаза космы нестриженых волос и оглядывался по сторонам, словно ища кого-то взглядом.

Прекрасная египтянка посмотрела на сына пустыни с удивлением и едва ли не с отвращением. Откинув полог навеса, она обратилась к Бен-Гуру, ехавшему на своей лошади рядом с верблюдом.

– И это вестник Царя?

– Это Назорей, – ответил он, не поднимая на нее взгляда.

По правде говоря, он и сам был разочарован. Несмотря на знакомство с отшельниками Енджеди – зная их манеру одеваться, их равнодушие к мнению окружающих, их приверженность обетам, требующим всех возможных форм умерщвления плоти, отделявшие их от своих соплеменников в такой степени, словно они были рождены не им подобными, – и несмотря на то, что он был предупрежден об облике Назорея, который сам именовал себя гласом вопиющего в пустыне, – все же Бен-Гур, лелея в своих мечтах образ великого Царя, расцветил его в своем воображении такими красками, что подсознательно ожидал: даже Его предвестник будет нести некую печать или символ красоты и царственности Того, о Ком он послан провозгласить. Рассматривая дикарского вида фигуру перед собой, он мысленно представлял себе длинные ряды придворных, которые ему приходилось наблюдать в термах и коридорах имперских дворцов Рима, и это невольное сравнение приводило его в смятение. Подавленный, смущенный, сбитый с толку, он только и смог ответить:

– Это Назорей.