Белый вепрь

— Милорд, защищайтесь, — в ужасе крикнул Филипп, от волнения голос у него сел. Но, словно почуяв угрозу, Ричард резко рванулся в сторону. Это спасло ему жизнь: удар, нацеленный на голову, пришелся на поднятую руку, Ричард упал. Склонившись над ним, противник вновь взмахнул мечом, но вовремя подоспел Филипп. Одним ударом он поверг ланкастерца на землю: это был рослый мужчина с огромными руками — с такими можно работать за троих, — но ему не хватало подвижности, он даже не видел, что происходило у него за спиной.

Один из оруженосцев Ричарда спешил на выручку, но Филипп сам помог герцогу подняться. Вдруг черный огонь вспыхнул у него в глазах — кто-то ударил по плечу, точно молотом. Увлекаемый вниз тяжестью доспехов, Филипп рухнул как подкошенный лицом в слякоть. Изумление, ставшее первой реакцией на произошедшее, сменилось страданиями от острой боли в руке, груди и бедре. Он попытался перевернуться на бок, это отняло у него последние силы. Все погрузилось во тьму…

Сознание возвращалось медленно, неуверенно: так набегают и откатываются от берега, с долгими паузами, волны. Кто-то возился с многочисленными пряжками и застежками его кирасы{76}, Филипп испытал прилив настоящего ужаса, издал протестующий возглас, но было слишком поздно. Неожиданным рывком его выбросило из забытья, и опять ему стало страшно, как никогда прежде. Мир окрасился для него в цвет крови, и вот он, абсолютно невесомый, скользит в сгущающихся сумерках, где голоса шелестят, как крылья летучих мышей в алой тьме…

— Осторожнее, кретин! — послышался чей-то голос. Филиппа тут же оставили в покое. Что-то мелькнуло в его затуманенном сознании: Филипп узнал этот голос, но был уверен, что здесь он не мог прозвучать, голос был из какого-то другого мира, и попытка понять, как это могло случиться, отняла у него слишком много сил — он снова погрузился в забытье.

Ему казалось, что прошли столетия, и теперь, в другую эпоху, он почувствовал у себя на лице чье-то прикосновение. Доспехов на нем как будто уже не было. Под голову подложена подушка, и, хотя плечо по-прежнему горело, острая, нестерпимая боль прошла. Хорошо, хоть так. С величайшей осторожностью Филипп пошевелился и с удивлением почувствовал, что хотя бы одна рука — правая — действует. Передохнув немного, он сделал над собой новое усилие. Обманчивое чувство отстраненности окутало его, словно облако, но не удержалось — рассеялось. Отзвуки голосов назойливо стучались в дверь его помраченного сознания и наконец оформились во что-то конкретное и реальное.

— Вроде приходит в себя. — «Голос Перси!» — смутно пронеслось в его мозгу. — Филипп? — На сей раз голос раздался прямо над головой. Теперь уж ошибки не могло быть. Филипп раскрыл глаза.

Пламя свечей, прорезавшее мглу, все еще царившую снаружи, резко ударило в глаза. Склонившееся над ним лицо наконец-то попало в фокус. Филипп натолкнулся на обеспокоенный, вопрошающий взгляд и попытался подняться на локте.

— Фрэнсис, какого дьявола?.. — Воспоминание затрепетало и вонзилось в него, как живое. Поддерживая Филиппа за голову, Фрэнсис положил ее на подушку.

— Лежите спокойно. У вас в плечо на три дюйма{77} стрела вошла. Так что пока врач не придет, не шевелитесь. Вот вино, отхлебните немного.

Налив вина из бутылки, стоявшей на комоде, Фрэнсис протянул Филиппу бокал. Тот отхлебнул и с минуту полежал, прикрыв правой рукой глаза.

— Верно, древко сломалось, когда я упал? — заговорил Филипп. — Удачный получился выстрел для кого-то; я сразу почувствовал, как ослабла застежка под мышкой, и все гадал, как долго еще она продержится.

Филипп отнял руку от глаз. Фрэнсис вернулся к занятию, от которого кузен оторвал его: он снимал с него толстые, но протертые почти до самых наколенников рейтузы, предохранявшие кожу при верховой езде. Не останавливаясь, он раздраженно заметил:

— Что за идиот у вас в оруженосцах? Нельзя же так туго затягивать. Удивительно, что вы еще что-то ощущаете.

— Да вроде ощущаю. А где он, кстати?

— Если вы говорите о краснощеком малом, что старался освободить вас от сбруи, то я послал его к своему слуге, пусть за лошадьми присмотрят. Этот дурак, между прочим, собирался вытащить из-под вас одеяло, вид крови ему не понравился, видите ли. Да, слуги у вас могли бы быть и получше, кузен.

Впрочем, сказано это было беззлобно, Фрэнсис не хотел, чтобы возникали какие-то вопросы. Немного помолчав и глядя на повернутое к нему в профиль лицо, Филипп негромко спросил:

— Так, стало быть, вас кто-то сопровождает? Слава Богу! А я-то боялся, что лорд Тэлбот отошлет вас из Глостершира одного, всего лишь благословив на прощанье да пожелав поскорее встретиться со мной.

Наклонившись за чем-то, Фрэнсис коротко ответил:

— У меня не было случая переговорить с лордом Тэлботом. С самого дня святого Мартина{78} я жил в Линкольншире, в поместье Бомона.

— Вашего дядюшки? Боже мой! — Филиппу приходилось слышать о виконте. Фрэнсис в ответ улыбнулся.