Белый вепрь

— Да ничего, пожалуй. Ребенок — мой, а вы как думали? Несмотря на небольшие расхождения в сроках. Я вообще-то в таких делах полностью доверяю своей жене.

— Ну и на здоровье, — не удержался от замечания Филипп.

— Уверяю вас, не многие мужья в Англии могли бы с уверенностью сказать то же самое. — Фрэнсис протянул кузену кубок с вином и иронически посмотрел на странички, исписанные аккуратным почерком. — Скажем, прошлой зимой на пути в Йорк я остановился в одном доме. Хозяйка оказалась гостеприимной, а муж случайно был в отъезде. Когда я месяц назад встретился с ним в Ланкастере, он пил за здоровье новорожденного наследника — святая простота сродни глупости. Лично я сомневаюсь, что эта шлюха могла бы в точности назвать отца своего выродка.

Наступило молчание. Филипп не спеша потягивал вино, не отрывая внимательного взгляда от Фрэнсиса. Улыбнувшись, он поставил кубок на стол и похлопал Фрэнсиса по плечу.

— Ладно, поздно уже. Доброй ночи, кузен.

С его уходом в комнате стало совсем тихо, лишь из внутренних покоев доносился шум: это слуги готовили хозяину постель на ночь. Через полуоткрытую дверь было слышно, как они непринужденно перешучиваются. Гарри Рассел присматривал за ними.

Вздохнув, Фрэнсис снова обратился к письму управляющего. Он все еще не ответил на него; завтра утром это непременно надо сделать, больше откладывать нельзя. Фрэнсис вспомнил, как отмечали рождение Уилла: было пиршество, дом полон гостей, пышные крестины; он специально заказал для Анны на этот случай бархатное платье с соболями — оно стоило целое состояние. Но жена того заслужила.

Взяв письмо, Фрэнсис поднес его к свече и, когда листок загорелся, бросил его на пол и затоптал. На следующий день он написал, как и собирался, управляющему, чтобы тот выполнял все указания миледи, ибо сам он не сможет присутствовать при крестинах дочери. Он хотел, чтобы ее назвали Мод. В честь отдаленной родственницы, в незапамятные времена основавшей небольшой монастырь, рядом с которым первые Ловелы построили свой дом.

Покончив с ответом, он попытался больше не думать об этом. Но не получалось: Фрэнсис не мог забыть про письмо, он словно вновь и вновь перечитывал его, стараясь уловить истинный смысл. Странное это было послание, помимо неловкости, которая ощущалась в каждой строке, что-то еще задевало его, не давало покоя. Наверное, то, что было за текстом; то, о чем не написали. Фрэнсис долго не мог понять, чего именно не хватает. Наконец его осенило. Ничего не говорилось о самом ребенке, самой Мод: всего лишь скупая констатация факта рождения. Мысль эта все больше и больше угнетала Фрэнсиса. С приближением дня святого Мартина, когда королевский двор вернулся в Вестминстер, Фрэнсис нашел повод вновь отправиться на запад и, покончив с делами в Уилтшире, сообщил сопровождающим, что на обратном пути они заедут в Минстер-Ловел.

Фрэнсис прибыл в свое имение. О своем приезде он не предупредил, так что его никто не встречал, во дворе он увидел только голубей. Тому, что Анна не вышла, Фрэнсис был даже рад. Ему не хватало Уилла, который в таких случаях выглядывал из-за занавесок. Теперь сын был в добрых руках графа Линкольна. Недавно Ричард провозгласил его своим наследником. Таким образом, сыну своего родного брата Кларенса Ричард предпочел другого племянника — сына своей сестры Елизаветы Саффолк. Когда Уилла отправляли в Шериф-Хаттон, многие шутили: мол, поручает своего мальчика заботам будущего короля. На это Фрэнсис не обращал никакого внимания, он любил и уважал Линкольна и был уверен, что сыну с ним будет хорошо.

Появился управляющий, он заохал, запричитал, что милорд никого не уведомил о своем приезде и теперь вот застал всех врасплох. Фрэнсис нетерпеливо махнул рукой, пояснив, что даже на ночь не останется дома — просто заехал по пути передать подарок для новорожденной. В излияниях управляющего, проводившего его до холла, Фрэнсис уловил какую-то фальшь, но еще больше его насторожило выражение лица верного слуги.

Фрэнсис быстро поднялся наверх. Он миновал людскую, открыл дверь в детскую. «Хорошо бы, здесь не было Анны», — подумал он. И действительно, в детской оказалась лишь нянька, мирно дремавшая у большой колыбели из мореного дуба. При звуке шагов она вздрогнула, виновато подняла голову, но Фрэнсис и не думал ее ругать. По его знаку она вышла из комнаты, заговорщицки подмигнув ему на прощанье.