Белый вепрь

— Вроде бы все началось с Суррея и Кента. Там кашу заварил Фогге — помните его? Это родич Риверса, которого король назначил верховным судьей графства. Его Величество хотел показать, что дорожит каждым. И вот благодарность. Затем мы узнали, что жена Стэнли что-то затевает в Лондоне. Она отправилась к Елизавете Вудвил и ее дочерям. Стало известно также, что о принце в Тауэре все забыли — каша заваривается не ради сына Елизаветы, а ради Генри Тюдора. Думаю, этот гнусный тип Бофор не жалел сил, уговаривая королеву пообещать ему в жены одну из своих дочерей — чтобы придать вес своим притязаниям. Говорят, герцог Бретонский дал ему людей и суда. Ждут только погоды.

— А как сам Стэнли? — перебил кузена Филипп. Это было самое главное. Фрэнсис язвительно усмехнулся:

— Крутится вокруг короля, ужасно обеспокоен деятельностью своей жены в Лондоне! Слава Богу, король держит эту хитрую лису подле себя. Стэнли, позволю себе предположить, больше всего на свете хотел бы сделаться приемным отцом короля, если бы был уверен, что у Тюдора есть хоть какие-то шансы{150}. Ладно. Король разослал в разные концы курьеров, в частности, велел Бэкингему присоединиться к нему для подавления бунта. На следующий день стало известно, что Бэкингем стал на сторону бунтовщиков.

Наступило молчание. Мимо, в дымке, проплывали деревья, поля, ручьи. Сгущался туман. Всадники перешли с галопа на медленную рысь. Филипп задумчиво произнес:

— Но ведь в это невозможно поверить. Кого еще осыпали такими милостями…

— Да разве и впрямь невозможно? — сердито проворчал Фрэнсис. — Эх, какими же мы оказались простаками, Филипп. Кто, как не Гарри Стаффорд, — ближайший кровный родственник короля? Да никто о Тюдоре и не думает, Ланкастеры просто прикрываются его именем. Шакальи фокусы, шакалья хитрость — а ведь у него под боком в Бреконе не было даже этого змея епископа, чтобы заварить такую бучу. Предатели, как Кларенс, — ну вот пусть теперь и поджариваются на такой же сковороде… В свое время прошел слух, что Бэкингем желал помолвки своей дочери с сыном короля, но король не пошел на это. Теперь, наверное, снова лелеет эту мечту.

Верхушку холма осветила луна. Перед ними выросли стены Эбингдона{151}, над которыми, прорезая сгустившиеся сумерки, покачивались фонари.

— А как король? — понизив голос, спросил Филипп.

— Мне кажется, у него разбито сердце, — повернувшись к кузену, ответил Фрэнсис.

Путники переночевали в Эбингдоне, а на следующий день были уже в Бэнбери. Вскоре они слились с огромной массой конных и пеших — на рукавах у всех виднелась эмблема Ловелов — изображение борзой. В Ланкастер прибыли вовремя, соединились с королевскими войсками и вместе двинулись в Ковентри.

Бэкингем выехал, из Уэльса с большим войском, однако набрано оно было кое-как: воевать людям, судя по всему, вовсе не хотелось, и при первой же возможности они начали разбегаться. Из графств подкрепление так и не пришло. Погода тоже не радовала: который день шел проливной дождь. Кроме того, исчез епископ Мортон, которого Бэкингем взял с собой для укрепления духа своих вояк и в качестве личного советника. От отчаяния герцог пустил было слезу, но, опомнившись, оседлал коня и умчался в неизвестном направлении. Семья, у которой он нашел приют, была небогатой, а в награду за беглеца обещали тысячу фунтов. Вот и доставили герцога Бэкингема по назначению на следующий день после приезда королевской армии в Солсбери.

На нем было жалкое рубище, в котором он, не успев переодеться, бежал.

Солдаты короля стали лагерем на возвышенности недалеко от Солсбери. Приближенные Ричарда расположились в самом городе, в большом доме со шпилями напротив собора. Те, кому не хватило места, разместились по соседству, в торговом центре. Все очень устали. Хотя угрозы из Уэльса больше не было, переход из Ланкастера оказался трудным, и предстоял еще один, ибо Вудвилы, не успокоившись, затевали что-то в Девоне. Теперь они возлагали надежды на Генри Тюдора. За эти сведения королевским военачальникам следовало благодарить Бэкингема — он с удивительной готовностью и охотой рассказывал о возможных шагах своих недавних соратников. Он так подлизывался и унижался, что многим из окружения Ричарда было неловко. Только это ему ничуть не помогло. Суд был короток — приговор беспощаден. Через несколько часов на рыночной площади была установлена плаха.

Наступил вечер, подул свежий ветерок. Стук молотков на площади стих, но мерный звук этих страшных ударов словно преследовал собравшихся в доме напротив собора. Приближенные Ричарда переговаривались вполголоса, то и дело поглядывая на пустое королевское кресло и плотно закрытые двери покоев Его Величества. Вскоре после ужина к лорду-камергеру подошел слуга и что-то прошептал ему на ухо. Фрэнсис, которому явно стало не по себе, отрицательно покачал головой. Слуга продолжал умоляюще смотреть на Фрэнсиса, наконец тот сдался: тихонько выругался и поднялся на ноги.