Белый саван

«У этой леди есть муж. Муж работает, а леди не работает, поэтому поработает сейчас с ним», — подумал провизор. Когда-то его оставила жена и когда она умерла, он даже не пошел на похороны, больше не женился, так и жил один.

Они шли молча. Опущенная голова Эляны и согнутые плечи Гаршвы; грязная Bedford Avenue с уличными киосками, где торговали газетами выходцы с востока; толпы разных типов возле лавчонок с фруктовой водой, промышляющих исключительно на скачках; юные ковбои на велосипедах, увешанных колокольчиками и дудками; провалившиеся плиты тротуара; запах чеснока, лука, отбросов; глухая печаль, серая тоска, которую не в состоянии развеять золотистые апельсины, золотое солнце, золотые часы и кольца в витринах; золотистые волосы у девушки, застывшей в дверях химчистки, голубая полоска неба, сверкнувшая в просвете переулков.

Теперь они вдвоем подошли к огромной площади, которую Гаршва называл парком. Тут были и специальные бейсбольные площадки, цементные стенки, о которые можно бить мечом, редкие деревья, трава, скамейки. Они сели на скамейку. Перед глазами маячили здание школы, пара башен-небоскребов, цистерны с бензином.

— Это будет наша первая и последняя встреча. Возможно, у вас ошибочное представление обо мне… Мы с мужем — образцовая пара.

— Простите, если таково ваше желание, то я пойду к себе.

Гаршва вцепился руками в скамейку. Потом прибавил еще раз:

— Так я пойду?

— Почему?

Гаршва с изумлением заглянул Эляне в глаза. Полный покой, спокойное любопытство и даже какая-то материнская участливость.

— Почему? — Повторила Эляна. — Это единственная встреча наедине. Муж пригласил вас в гости. Я тоже присоединяюсь к его приглашению.

— Я не хотел вас обидеть, — проговорил Гаршва.

— Знаю, — откликнулась Эляна.

Гаршва достал пачку сигарет, и они закурили.

— Буду с вами откровенен. Я кое-что ищу.

— Наслышана о вас.

— Да? И что же вы слышали?

— Слышала, что волочитесь за девушками.

— Это еще не все. Говорят, я разрушитель. Говорят, наслаждаюсь собственной кислятиной. Повторяю. Ищу. Уже целую неделю бьюсь над несколькими строфами.

— Мне нравятся ваши стихи. Они хороши своей незавершенностью.

— Не умею придавать стихам законченный вид. Мне не достает успокоенности. Мой мир раскалывается. Я деталист, не умею покупать оптом. Зато ценю осколки. Хочу описать падение в ад. В настоящий момент ищу решение. В моем стихотворении присутствует мальчик… Его мать умирает в соседней комнате. Дверь заперта, мальчика туда не пускают. Он наблюдает за ползающей по стене синей мухой. Вот-вот она доберется до окна, а форточка открыта. Интересно, муха улетит или останется в комнате?

— Я вроде понимаю, о чем вы, да… муха улетит. И когда мальчика впустят к умирающей матери, он будет жалеть, что синяя муха улетела.

Незнакомый, какой-то новый трескучий тон окрасил слова Эляны.

— Спасибо за подарок, — произнес Гаршва. — Эляна посмотрела на него вопросительно, и в ее взгляде таился страх. — Я не ошибся. Знал, что нуждаюсь именно в вашей помощи. Тогда, в автомобиле, вы решили: меня с монашкой заставили поблуждать головы умерших дворян. Уже интуитивно я понял: только вы разрешите эту загадку с мальчиком в запертой комнате.

— Так ведь я бывшая учительница гимназии. И люблю Вильнюс, — сказала Эляна.

Она тщательно загасила окурок каблуком туфельки, и Гаршва заметил, что шов на правом чулке и сегодня у нее ушел куда-то вбок. Еще она не очень аккуратно наложила на кожу слой пудры, чрезмерно жирно подвела брови, слишком ярко намазала губы, и вообще, нынче Эляна уже не выглядела той серенькой женщиной, какой смотрелась позавчера на пляже. В ее сероватых глазах минуту назад промелькнул страх, и Гаршва понял, откуда ему знаком этот взгляд. Он отражался в зеркале, в которое Антанас глядел, когда горло сдавливали невидимые руки.

— Знаю, знаю. Воспоминания означают старость. О нет, мне всего лишь тридцать два года. Тут речь идет о старости переселенцев. И меня разбирает зло. Знакомые дамы очень много говорят о прошлом. Они вспоминают моды, лица, сервизы, служанок. А я вспоминаю изваяния, головы дворян, статуи на крыше Кафедрального собора, каменную стену на кладбище Расу, колонны в университетском дворе… Просто я похожа на своих знакомых.

Она умолкла и какое-то время смотрела на башни небоскребов. Гаршва зашевелился, но Эляна опередила его.

— Догадываюсь, что вы посоветуете мне. Кстати, ваши стихи и статьи я читаю. Даже пыталась идти по вашим стопам. Да, я видела в маленькой галерее лежащую женщину Модильяни. Магическая желтизна, византийская печаль, писали вы. Фреска сродни фрескам из храмов Луксора, цитировали вы Cocteau. В музее современного искусства я рассматривала вашего Soutine, застывшую кровь в складках одежды молодого еврея. В Метрополитен-музее я старалась вглядеться в чистоту орнамента на персидских миниатюрах. И в музее природы я обнаружила ту самую копию головы круглой формы, метеор из прошлого, упавший в пустыне, кажется, так вы писали. Но больше я не пойду любоваться ими.

— Почему?

— Больше не пойду, — повторила Эляна.

Гаршва поерзал на скамейке.