Белый саван

— Послушай, Stanley, — раздражается Joe.

— Красиво! Вот это нота. Си-бемоль, кажется, — констатирует Stanley. Joe удивленно за ним наблюдает. Stanley принимается насвистывать.

— Угадай, откуда? — Спрашивает он.

— Не знаю, — по-детски признается Joe.

— Это Моцарт. Аллегро. Симфония номер сорок. Си-минор.

Stanley поднимается, громко портит воздух: «угадай, откуда?» — задает вопрос и выходит в коридор.

— Странный парень, — говорит Joe.

Мы вдвоем выходим в коридор. Я должен сражаться и характером, и мозгами. Носиться в лифте и писать стихи. Это неважно, что я обессилел. Старичок Дарвин улыбается в окружении воспитанников Спарты. А кто мои ангелы-хранители? Несколько сумасшедших, которым и в раю не сыскать для себя спокойного местечка. Маленькая книжечка стихов — вот чего я жажду. Я даже начинаю молиться. Интересно, это знак силы или слабости? У меня не хватает сил искать ответ в книгах. Переизбыток. Выколи глаз, отсеки одну руку — предлагается в Писании. Который глаз и которую руку? Ведь я многорук и многоок. У меня сотни глаз и сотни рук.

И снова «back» лифт, снова lobby, снова девятый номер. Да, госпожа, нет, мисс, о да, масоны, кардинал, шиншиллы. Стрикт-стрикт по лугу, задрав хвост, разве это не высшая благодать? И зубами, и ногтями, и всем телом! И кровь, которая отныне уже не противна. И сознание, которого просто больше нет.

6

В 1941 году Антанас Гаршва партизанил. Красные отступали, оставляя Каунас. Разрозненное отступление под натиском немецкой армии порождало анархию. Иногда красноармейцы бросали оружие и засыпали прямо в придорожных канавах. Их могла взять в плен любая мирная девушка, и просили они только хлеба и воды. Бывало, что красные насиловали мирных девушек и протыкали штыками тех, кто попадался на пути. Партизанское движение возникло стихийно. Вместе с известием об отходе красных.

Борьба велась по принципу игры в прятки. Из гущи деревьев, из-под разрушенных мостов выскакивали человеческие фигуры и сцеплялись в смертельном объятии. Неизвестно откуда залетевшие пули прорежали листву, выбивали стекла в летних домиках Аукштойи Панямуне. А дни и ночи сменяли друг друга такие погожие, ясные, безветренные.

Антанас Гаршва патрулировал в Артиллерийском парке. Он получил задание: следить, не переправляются ли через Неман красные. Лежал на крутом берегу, положив рядом винтовку, и смотрел на воду. Светило солнце, чирикали воробьи. На той стороне Немана желтел песок и коричневым пятном выделялась аккуратно сложенная поленица дров. В чистое небо поднимался дым каунасских пожарищ.

Вдруг Антанас Гаршва уловил незнакомый звук. Какой-то ритмичный, затихающий стон не то женщины, не то ребенка. Ау-ау-ау, а-у-у-у. Когда звук оборвался, на воде послышался плеск, полетели брызги. Пуля, так ни в кого и не угодившая, бесцельно закончила свой полет.

Все это дошло до Антанаса Гаршвы значительно позже. А в тот момент он просто обернулся. И увидел молодого русачка, лет семнадцати, голубоглазого, с растрепанной прядью волос, которая воспета как «чубчик кучерявый» в одной хорошо известной песне. Винтовки у русского не было. Вытянув перед собой руки, он весь подался вперед, как бы изготовившись к прыжку.

Потом Антанас Гаршва провел долгие часы, стараясь припомнить каждую мелочь. Но это было невозможно. В память врезался сам результат, а напряженную схватку он почему-то не зафиксировал. Ему запомнились только отдельные детали, рельефные, четкие. Запах пота; красный туман в глазах; острый камень, который успел схватить; удары. Пуля по-прежнему неслась в пространстве, а удары уже затихали. Багровая завеса спала с глаз, зато красным туманом теперь окутало голову красноармейца, и красная мгла превратилась в кровь. Запах пота становился все резче. И Антанас Гаршва вдруг почувствовал: он снова обрел тело. Болели макушка, живот и левая рука.

Туман материализовался в человека. На берегу Немана, на гальке лежал труп русского. Пропал «чубчик кучерявый». Острым камнем Антанас Гаршва размозжил череп семнадцатилетнему красноармейцу. Какое-то время он рассматривал ладони убитого. Ногти и пальцы у того побелели. «Я убил человека», — подумал Гаршва. Но слова эти ничего не означали. Одинаково прозвучали бы и такие выражения, как: «сегодня чудесная погода» или «нет, спасибо, молоко я не пью».

В лифте временное затишье. Масоны пируют, кардинал обедает, танцы для молодежи начнутся около десяти часов. А пока в лифте ездят один-два человека. Но за световыми сигналами все равно приходится следить: за красным квадратом и зеленой стрелкой. Стихи про геометрические фигуры? Стихи про обессиленную пулю? Экстаз души… Я был чист душой, когда размозжил голову русскому, и святой Петр увидел всемирную церковь — в образе четвероногих, земных слизней, небесных птиц… когда одолел голод. Пей мою кровь, ешь тело мое. Уничтожай чужое тело, чтобы узреть кровь другого. Я — современный вампир, беспомощный, словно летучая мышь днем. Поэт, не написавший ни одного приличного стихотворения, А может, следовало бороться? И тогда бы моя душа расцвела всеми цветами, всеми красками?