Белый раб

Не успел он договорить, как несколько его приятелей ринулись на Томаса и, сняв цепи, которыми он был привязан к прутьям тюремной решётки, поволокли его ко входу в таверну.

Драку, которую я издали наблюдал, затеяли, как мне стало теперь понятно, те, кто успел больше всех выпить; вид мёртвого тела управляющего приводил их с каждой минутой всё в большую ярость. Они требовали немедленного суда и казни Томаса, тогда как остальные считали более целесообразным дождаться прибытия генерала Картера, к которому был отправлен гонец с сообщением о поимке его раба. Эти последние, видимо, опасались, что в случае казни Тома до того, как будет точно установлена его личность, генерал может отказаться от выплаты награды.

Верх одержала группа озверевших пьяниц. И сразу тут же на месте был создан суд; судьями взялись быть трое плантаторов, и Томас, которого сопровождала по пятам орава белых и негров, предстал перед ними. Меня, как лицо явно подозрительное, взяли под стражу, и мне было вполне ясно дано понять, что мной займутся после того, как расправятся с негром.

— Кому ты принадлежишь? — был первый вопрос, заданный пленнику почтенными судьями.

— Я принадлежу господу богу, создавшему всех нас, — спокойно и торжественно ответил Томас.

Этот неожиданный ответ у одних вызвал удивление, у других — взрыв смеха. Хохот усилился, когда один из судей иронически воскликнул:

— Господу богу, сказал ты? А по-моему, так дьяволу! И отправишься ты к нему без задержки, будь спокоен!

На повторный вопрос, кому он принадлежит, Томас твёрдо заявил, что он свободный гражданин. Судья потребовал от подсудимого, чтобы он предъявил документы, удостоверяющие его слова.

Выслушав показания двух свидетелей, судьи признали Томаса виновным в убийстве управляющего и с насмешливой торжественностью спросили его, нет ли у него возражений против того, чтобы к нему применили смертную казнь.

— Делайте что вам угодно, — произнёс обвиняемый, весь исполненный негодования. — Убейте меня или помилуйте — мне это всё равно! Лучшие годы моей жизни я провёл в рабстве. Мою жену на моих глазах засекли насмерть. Когда я вырвался на свободу, вы стали травить меня собаками, стреляли в меня из ваших карабинов, назначили награду за мою голову. Но и я достаточно долго обманывал вас и платил вам вашей же монетой. Белый, убитый сегодня, не первый, кто испытал на себе силу моего удара. Если б у вас хватило смелости напасть на меня в одиночку, если бы вас было двое, трое против меня одного, я бы расправился с вами, как вы того заслуживали! Но дюжина вооружённых люден, верхом на лошадях, да ещё с собаками… Разве может со всем этим сладить несчастный негр, у которого есть только ноги, руки да нож! В своё время я бы справился с вами… Но я уже становлюсь стар. И лучше умереть сейчас, когда во мне есть ещё и сила и смелость, чтобы бросить вам в лицо всё моё презрение — да, всем вам, — чем попасть к вам в лапы, когда я стану уже беспомощным, дряхлым стариком!

Этот дерзкий вызов привёл всех присутствовавших в дикую и какую-то дьявольскую ярость.

— Мало для него виселицы! — заорали некоторые из них. И вслед за этим криком поднялся ужасный рёв:

— Сжечь его! Сжечь его живьём!

В толпе сразу же нашлись добровольцы, принявшиеся за приготовления к этому чудовищному делу.

Напрасно я при поддержке двух или трёх участников этой облавы — среди них был и плантатор, рядом с которым я ехал и от которого я всё это узнал, — решительно протестовал против этой ужасной и противозаконной жестокости. Тот же омерзительный негодяй, который выбил из рук Томаса флягу, взял теперь на себя роль распорядителя.

Он заявил, что необходимо примерно наказать виновного именно сейчас, в этих краях, где развивают свою тлетворную деятельность аболиционисты, которые (при этом он угрожающе посмотрел на меня) осмеливаются завязывать сношения с такими подлыми преступниками, как этот негр. Много лет подряд Том Дикарь сеял в этих местах страх и смуту. Рассказы о его подвигах передавались среди негров из уст в уста и наделали много вреда, побуждая других негров следовать его примеру. Поэтому нужно в корне пресечь его влияние и расправиться с ним так, чтобы всем стало страшно.

Вскоре же здесь навалили целую груду сухих дров.

Несчастную жертву мстительной злобы рабовладельцев поместили в самой середине этой кучи.

Дрова подожгли, и столб огня и дыма взвился над головой Тома. Но даже и теперь он смотрел на своих ликующих палачей с улыбкой, полной гордого презрения.

Не будучи в силах дольше терпеть это страшное зрелище, я стал выбираться из толпы. Но оказалось, что за мною следят. Меня схватили и по приказанию распорядителя этой страшной церемонии подтащили к самому костру; видимо, они считали, что мне полезно посмотреть на эту расправу.

Томас узнал меня — по крайней мере так мне показалось, — уже охваченный пламенем, он поднял руку, словно прощаясь со мной.