Белый раб

В одно из воскресений я напился так, что совершенно утратил контроль над самим собой и своими поступками. Оставив свое жилище, я пустился на поиски собутыльников, в обществе которых надеялся продолжить разгул и довести охватившее меня возбуждение до предела. Голова моя была настолько затуманена, что я не был в состоянии отличить один предмет от другого. Побродив некоторое время, я свалился, почти потеряв сознание, посреди проезжей дороги, ведущей к усадьбе майора.

Не знаю, сколько времени я пролежал там, но я уже успел несколько прийти в себя и делал попытки разобраться в том, где нахожусь, как вдруг увидел майора - он ехал верхом в сопровождении каких-то двух джентльменов. Как ни пьян я был, все же я сразу заметил, что их состояние мало чем отличается от моего. Они так покачивались в седле, что смотреть на них было забавно, и я ежеминутно ожидал, что они вот-вот скатятся со своих коней.

Этими наблюдениями я занимался, лежа посреди дороги и ни в малой мере не отдавая себе отчета в том, где я нахожусь и какой опасности подвергаюсь, рискуя быть раздавленным.

Всадники поровнялись со мной раньше, чем успели меня заметить. Я приподнялся и сел, и тогда пьяные приятели моего хозяина решили использовать меня как барьер и заставить лошадей перескочить через меня.

Майор Торнтон пытался удержать их. Ему удалось уговорить одного из джентльменов, но второго он не успел остановить, и тот, бранясь и утверждая, что игра слишком заманчива, чтобы он от нее отказался, пришпорил своего коня и попытался совершить прыжок.

Но коню, видимо, этот новый вид спорта пришелся не по вкусу. Достигнув места, где я сидел, конь взвился на дыбы и сбросил пьяного всадника. Мой хозяин и второй джентльмен, соскочив со своих лошадей, бросились ему на помощь.

Не успел он подняться на ноги, как принялся читать майору Торнтону нудную проповедь на тему о том, насколько непристойно позволять рабам напиваться допьяна и валяться на большой дороге, - эти мерзавцы, по его словам, только пугают лошадей проезжих, и по их вине благородные джентльмены рискуют сломать себе шею.

- Это я вам, вам говорю, майор Торнтон! - восклицал он. - Вам, который желает ставить себя в пример другим! Будь вы благоразумны, вы приказывали бы каждый раз, как только один из этих проходимцев напьется, всыпать ему сорок ударов плетью. Я на своей плантации всегда так поступаю.

Мой хозяин так любил говорить о своих методах ведения дела на плантации и установления дисциплины среди своих рабов, что подчас мало интересовался, пьяны или трезвы его слушатели. Случай, представившийся ему в эту минуту, был настолько соблазнительным, что он не мог упустить его. Он потер руки и заговорил с непоколебимой серьезностью.

- Дорогой друг! - начал он с некоторой торжественностью. - Вам ведь отлично известно, что, в полном соответствии с моей программой, я позволяю моим рабам пить столько, сколько влезет. Лишь бы не страдала работа! Бедняги! Эта привычка подавляет в них всякие зловредные мысли и в короткий срок делает их такими тупицами, что с ними может справиться даже ребенок! - Он на мгновение замолк, а затем добавил твердо, как нечто неопровержимое: - А главное, если кто-либо из этих пьяниц надумает бежать, то прежде всего напьется на дорогу, и тогда его легче легкого будет поймать!

Я еще не вполне освободился от действия виски и не мог двинуться с места. Все же сознание мое прояснилось, и я отлично понял сказанное хозяином. Не успел он кончить, как я, несмотря на то, что был еще пьян, принял твердое решение никогда больше не пить. Я еще не настолько отупел, чтобы по своей воле итти по пути падения и потери человеческого достоинства. Решение мое было непоколебимо, и я с этого дня почти никогда уже не прикасался к спиртному.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Раб, как и всякий человек, подвержен воздействию неблагоприятной случайности, капризу судьбы, но с той разницей, что он лишен возможности борьбы с этими случайностями. Он связан по рукам и ногам, и страдания его тем сильнее, чем острее в нем горечь сознания, что он не может ничем себе помочь, не может ничего предпринять, чтобы отвести нависшую над ним беду. Это сознание полного бессилия самая тяжкая мука из существующих на свете - она родная сестра отчаяния.

Майор Торнтон чрезмерно утомлял себя работой по благоустройству и расширению своей плантации. Не чужд он был и некоторых излишеств, которые подрывали его здоровье. Неожиданно для всех он заболел лихорадкой и слег. Болезнь, настигшая его впервые за много лет, с самого начала приняла угрожающий характер. Весть о том, что его жизнь в опасности, вызвала в Окленде не только беспокойство, но и ужас. Утром и вечером все мы сбегались к дому, спеша узнать, как он себя чувствует. Горе закрадывалось в сердце и отражалось на наших лицах, когда раздавался неизменно печальный ответ: "Улучшения нет!"