Читаем Белый квадрат полностью

Белый квадрат

За время борьбы на балконе из гостиной исчезли Зоя, Аглая и Семенов. Виктор Львович лежал на боку, слабо бормоча окровавленными губами: “Стоп… стоп… дураки…” Входная дверь в прихожей была приоткрыта. Обнимая мать, Боброва обвела взглядом комнату: сломанный карниз, разбитый сервант, ковер с осколками вазы, рвотой и разлетевшимся оливье, опрокинутые стулья. У стола ничком и совершенно беззвучно лежала Фраерман. Ковер вокруг ее зада был мокрый.

Рот Бобровой искривился.

– Изговняли ковер… – произнесла она и разрыдалась. – Из… гов… ня… ли…

Бобров вытер рукой рот, взглянул на жену. И пополз к ней по ковру.

– Изгов… ня… ли… – рыдала Боброва.

Бобров дополз, обнял. И беззвучно разрыдался. Его испачканная кровью голова с разбитым ухом бессильно затряслась.

– Па-а-п… – Губы Гарика изогнулись, слезы брызнули из глаз. – Па-а-а-ап…

Бобровы рыдали.

Лидия Павловна тоненько скулила, мотая головой и запрокидывая кверху свое лицо, словно тщась что-то вымолить у потолка с чешской хрустальной люстрой. Сергей Сергеевич беззвучно трясся, время от времени шумно и грозно всхлипывая носом и ртом. Гарик плакал, как мальчишка, сидя на ковре и стуча по нему ладонью. Бабушка все так же сидела у стены, слабо постанывая. Виктор Львович что-то бормотал, лежа на боку.

Вдруг Гарик вскочил и со словами “нет, мама, нет!” выбежал из гостиной в прихожую, вышел в приоткрытую дверь и стремительно побежал вниз по лестнице. Он спускался вниз, всхлипывая и бормоча: “Нет, нет!” Между третьим и вторым этажом вытер лицо о согнутую руку. Выбежал из подъезда. Возле машины с телом Фраермана собирался народ. За домами на проспекте послышалась милицейская сирена. Гарик прошел в темноту между двух шестнадцатиэтажных панельных домов и остановился. На нем была байковая рубашка, джинсы, тапочки. Меж домами дул ветер поздней осени, было холодно и промозгло.

– Нет… – пробормотал Гарик и пошел дальше.

Его тапочки быстро намокли в темных лужах. Мимо сквера и одноэтажной прачечной он вышел на проспект к автобусной остановке. Тут же подошел автобус, открылись двери. Гарик без колебания вошел и сразу сел к окну. В салоне ехали редкие пассажиры. Двери закрылись, автобус запыхтел и поехал по освещенному фонарями проспекту. Гарик перевел взгляд в окно, автобус дернулся, набирая скорость. Гарик вдруг почувствовал боль в правой руке. Он пошевелил пальцами, повернул кисть. Снова стало больно. Он взял свою правую руку левой, прижал к животу и посмотрел в окно. Неярко освещенный проспект с семиэтажными домами и редкими, потерявшими листву деревьями тянулся за ним. Гарик ехал, покачиваясь на своем месте, прижимая руку к байковому животу и тупо глядя в окно. Автобус повернул налево, потом направо, опять налево, проехал по набережной, развернулся, выехал на Садовое, наддал, подъехал к Павелецкому вокзалу и остановился. Пассажиры стали покидать салон. Гарик встал и вышел со всеми.

По привокзальной площади шли люди. Здесь было холодно и ветрено. Гарик постоял, ежась, потом пошел к вокзалу. Вошел в здание. Внутри людей было больше, чем на площади. Какой-то пьяноватый мужчина задел Гарика, и его правая рука снова отозвалась болью. Он взял ее левой, подошел к билетным кассам. К ним стояла большая очередь. Гарик подошел к ней. Стоящие последними две женщины недовольно взглянули на него.

– Скажите, пожалуйста, – обратился к ним Гарик и тут же замолчал.

Женщины молча уставились на него.

Гарик вдруг почувствовал сильную усталость. Он бесцельно побрел прочь от касс и тут же оказался в большом зале ожидания. Здесь сидело много людей с вещами. Гарик подошел к свободному месту и в изнеможении опустился на него. Рука отозвалась острой болью. Он взял ее, положил на колени. Рядом сидела семья: худощавый горбоносый отец в черной кожаной куртке и полноватая широколицая мать с грудным ребенком. Возле них стояли чемодан и рюкзак. Мать слегка покачивала младенца. Отец жевал, держа на коленях промасленный бумажный пакет. Он покосился на Гарика, глянул на его мокрые тапочки. Вытянул из пакета последний беляш, стал есть, сильно жуя худощавыми мускулистыми скулами. У него были смоляные черные волосы, косо подстриженные бакенбарды и четыре передних золотых зуба. Он держал беляш двумя узловатыми, желтыми от никотина пальцами, оттопырив мизинец с непомерно длинным, остро и стремительно заточенным ногтем.

Забыв про усталость и боль в руке, Гарик завороженно уставился на этот невероятный ноготь. И вдруг неожиданно для себя открыл рот и пропел высоким, сильным голосом:

– А-а-а-гм-а-а-а-а-а!

Сидящие неподалеку люди обернулись и уставились на него. Ребенок на руках у матери вздрогнул и захныкал слабым, тяжким голосом старика.

– Будешь орать – на ноль помножу, – спокойно произнес отец ребенка, глядя на Гарика темно-багровыми, близко посаженными глазами.

И его ноготь выписал в воздухе восьмерку.

<p>Фиолетовые лебеди</p>

Кривой месяц ноября. Брюхо неба.

Вспорол.

Обвалился-просыпался снег. Первый. На Москву полуночную:

– Праххххххххххх…

Ветер.

Хлопья.

Три змеи: