Белый гонец

- О, Господи! И что же нам теперь делать?

- Собираться! – помогая Милуше как можно теплее одеть сына, заторопил Славко. – И скорее, скорей! Наши, небось, уже все ушли. Это ведь… не обычный набег!

- А… какой? – испуганно взглянула на него Милуша.

            Но у Славки уже не было времени объяснять ей всего. Он только помог Милуше собрать все необходимое в узелок, положить на верх икону и вместе с сыном, которого она крепко прижала к груди, чуть ли не вытолкнул из дома…

2

- Стой, ты куда? – только и успела крикнуть вслед Славке Милуша.

            Они успели как раз вовремя.

            Жители Осиновки уже потянулись вереницей к полю, за которым находился не раз и не два спасавший их лес.

Обычно они шли туда с надеждой, переждав беду, вскоре пойти обратно в свои разоренные дома.

Но сейчас уходили так, словно не чаяли вернуться живыми.

Милуша смотрела на них и ничего не могла понять.

Люди низко кланялись друг другу и прощались, словно и, правда, шли на верную смерть.

Две женщины громко отпускали друг другу прежние обиды и старые долги:

- Ту меру зерна, что ты у меня в долг по осени взяла, я тебе, так уж и быть, прощаю! – великодушно говорила одна, высокая, статная.

- И я тебе корзину брюквы, которую дала летом! – всхлипывая, отвечала болезненная и худая.

            - А за то, что я тебе волосы, бывало, драла, прости!

            - А ты меня – что я тебе однажды глаза чуть не выцарапала!

            - Ох, и глупые мы были с тобой!

            - Ох, глупые!

            Милуша со страхом и удивлением послушала их и подалась ближе к деду Завиду.

            Тот, замыкая шествие, рассказывал идущим рядом детям о самом злобном на свете звере - ласке. Он видывал его в Ростове Северском, откуда и пришел в эти места вместе с войском молодого тогда еще князя Владимира Мономаха.

            - Сама – чуть поболе ладони, если не считать хвоста! Много ли ей для прокорма надо? – даже плюнув от негодования на землю, говорил он. - А как попадет в курятник, то не успокоится, покуда всем курам до единой головы не прокусит! Ничего живого после себя не оставляет! И откуда в ней только такая злость?

            Заметив Славку, дед Завид оставил его быть замыкающим, а сам направился в голову вереницы - показывать путь.

            - При чем тут ласка? Почему все прощаются? – недоумевая, спросила женщин Милуша. – И вообще, что случилось?

            Худая, болезненная, с жалостью осмотрела ее, ребенка и сказала:

            - Ой, милая! На нас ведь сейчас сам хан Белдуз идет!

            - Ну и что? - продолжала недоумевать Милуша.

- А то, что после себя он в живых никого не оставляет! Ни старого, ни малого! Поэтому и прозвали его в народе ханом Лаской! – пояснила высокая, статная.

- Вот горе-то… - послышалось с другой стороны. – Последний раз сюда он лет семь назад, как наведывался! Тогда только те и спаслись, что в отлучке были. Да еще вон – Славко!

- Его матушка в печке спрятала! – шепнула Милуше худая женщина, и та крепче прижала к себе сына. - Если б их дом подожгли, и его бы, считай, не было!

- А матушка-то его - первой красавицей в округе была! – принялась причитать статная.

- И батюшка как за нее вступился! Один, с охотничьим ножом, на половца за нее пошел! На части ведь изрубили его, окаянные! Да еще и копьями искололи!..

            - А матушку – босую, по снегу – в полон увели…

            - Ну, нет…

            Славко внезапно сжал кулаки и бросился назад к веси.

            - Стой, ты куда? – только и успела крикнуть ему вслед Милуша.

            - Я только туда и обратно! – обернувшись, успокоил ее Славко, но издали, из-за снежной пелены метели, донеслось его затихающее:

            - Проща-а-ай!..

            - Вот оглашенный! – покачала головой статная женщина. - Весь в отца! Тот ведь перед смертью все-таки успел ножом до лица хана дотянуться. С тех пор, говорят, тот серебряную маску на лице носит да шепелявит – словно змея шипит!

            - Но мы же ведь прятаться – в лес идем! – простонала, цепляясь за последнюю надежду, Милуша.

            - Э-э, милая! Хан Белдуз, если захочет, и на дне моря разыщет, так что прощайся лучше со своим сыночком и… меня прости! – поклонилась худая женщина.

            - И меня! – вслед за ней попросила высокая. – Я ведь тебе все время завидовала!

            Несколько минут Милуша шла, пытаясь постигнуть, если не сердцем, то хотя бы умом услышанное, с каждым шагом все крепче и крепче прижимая к себе сына. Вдруг она увидела темневшую справа от протоптанной тропы лисью нору и метнулась к ней.

            - Гав! Гав! Гав! – опускаясь на колени, по-собачьи залаяла она и по самое плечо засунула в нору руку.

            - Что это с ней?

            - В уме повредилась девка? - забеспокоились женщины.

             Но Милуша, судя по всему, прекрасно соображала, что делает.

            - Пустая! – с облегчением выдохнула она, и, поцеловав крепко спящего сына, бережно вложила его в лисью нору, стараясь засунуть как можно глубже.

Затем широко перекрестила темное отверстие и, разогнувшись, умоляюще крикнула:

- Родимые! Если кто останется жив, запомните это место! Спасите его!

            - Что она делает?! – в ужасе вскричала худая женщина.

Но статная остановила ее.

- Не мешай, может, хоть так да спасет сына!

Женщины подхватили рыдающую Милушу под руки, и она, беспрестанно оглядываясь, побрела вместе с ними к совсем уже близкому лесу…

3