Белый барнаульский блюз. Петров и Сидоров идут к Иванову

Его натюрморты покупали охотно, после того как он съездил на курорт, то начал писать горы и море, их брали еще лучше. Люди любят горы и море, считают их эталоном природной красоты.

Васю любили, он не был конфликтным, на собраниях молчал, если говорил, то в меру дозволенного. И это было заметно.

Теща любила зятя, считала его успешным художником и защищала, когда дочь начинала ругаться с мужем. В семье был мир. Дочь сдала экзамены и поехала с подругами на пляж. Вася хотел пойти в мастерскую и написать желтые тюльпаны, у женщин среднего возраста они пользовались невероятной популярность, но что-то пошло не так.

Вася хандрил уже несколько дней, а сегодня увидел в телевизоре Марадону и подумал: «Как время меняет людей».

Мало ли отчего на мужчину среднего возраста может навалиться хандра. Главное, что после недавнего разговора с тещей все пошло не так, как планировалось по жизни. И чем закончится, Василий Иванов не знал.

Выехав из гаража, Вася передумал и вернулся. Он поставил машину и взял велосипед, крикнув на весь гараж:

– Надо качать ноги! – и поехал кататься в парк.

Теща, видя такое необычное поведение зятя, решила помочь и успела перекрестить его в спину. Иванов покатил по их чистенькой дорожке, выложенной тротуарной плиткой. У них был ухоженный район.

– Доедет, – сказала она. Достала телефон и позвонила подруге.

– Нин, привет, что твой делает?

– Пистолет чистит.

– Занят?

– Я не лезу, кто его знает. Пусть что хочет то и делает. Мужику столько лет, а он с пестиком играется. Давно пора на пенсию. Вцепился в работу как клещ. А что?

– Да что-то наш сам не свой: не поел нормально, поехал на велосипеде, какой-то расстроенный. Скажи своему, пусть зайдет к нему, поговорит.

– Скажу. Сама как?

Нина не была любопытной женщиной, спросила по привычке и продолжила в том же темпе:

– Я дочку с девками отправила на дачу, сама помидоры закручу – и загорать. А ты?

– Я огурцы солю. После обеда на плиты пойду. Пойдем?

– Нет, не пойду. Далеко. Я на крыше с часок поваляюсь. Дочь приедет, надо будет жимолость перебирать.

– Не забудь, пусть Петров зайдет к Васе.

– Он ушел. Молча, растворился.

***

Бывший работник управления по культуре Кузьма Евсеевич любил дремать с книжкой. На пенсии он много читал. Приличные люди считали, что смотреть телевизор вредно для советского интеллигента.

Евсеевич вовремя ушел на пенсию, в самом расцвете лет и без промедления. Пенсия была хорошая, квартира была приличная, жена была симпатичная, а дети уже выросли, никто не мешал ему читать. Он ходил на все премьеры в театры, из уважения ему давали пригласительные на лучшие места, с ним все вежливо здоровались. Выглядел он уже не так шикарно как двадцать лет назад, но прошлый лоск еще был заметен.

Кузьма Евсеевич дремал и слушал Веллера. Тот в своей обычной манере верещал на каком-то шоу по телевизору. Кузьма не смотрел, а слушал. Веллер был хороший писатель, но его истерика в телевизоре смотрелась пошло.

«Психованный», – подумал Евсеич и нащупал пульт.

Заметив это движение, его жена Мира ласково сказала:

– Совсем не выключай, посмотрим, что ему Хакамада ответит.

Кузьма сделал телевизор тише. С годами он стал глуховат, а жена слышала хорошо, в их семье была настоящая гармония. Она любила изобразительное искусство и, когда-то работала в областной галерее, он прикипел к театру.

Кузьме Евсеевичу сегодня не надо было выходить из дома, но что-то его дернуло. Он решил позвонить Козе. Старая боевая подруга давно была в опале, но считалась деятельным товарищем в их кружке культурных ветеранов.

– Привет, дорогая коллега. Знаешь, а Сашка Ворссинский завел себе новый квартет из молоденьких толстушек.

– Да ладно сочинять. Они стройняшки. Ты ему завидуешь. Слышал про нашего узкоглазого? Его и оттуда пинком под зад.

– Оставь ты его в покое.

– Как это «оставь»? Таких в печку надо совать ногами вперед.

Коза начинала перегибать палку, но пока это было заметно только близким друзьям.

– Я пошутила, я не такая кровожадная. Пусть живет, только подальше от нас. Слушай, что тут творится: эта, кого я не называю, опять назначила подружку директором театра. Может, ее в столицу заберут, если она такая умная. Ты там похлопочи среди своих.

– Я что звонил. Абрамыч жив? Просто так вспомнил. Сидел сейчас, перебирал в памяти и вспомнил. Не знаешь?

– Жив, только он Адамыч.

– А он из них?

– Да шут его знает. Дать телефон?

– Зачем? Я же с ним почти не знаком, только по твоим делам. Просто вспомнил, решил спросить. Может, попросим собрать профсоюз ветеранов сцены? Я у депутатов денег возьму, перед выборами приедут, речи скажут. Соберемся? Ты как думаешь?

– Только не вечером, я по вечерам в бассейне. Слушай, я решила татуировку сделать, а то в бассейне все молодые с татухами, а я что, рыжая?

На самом деле Таня Козицина в детстве была рыжей.

– Как хочешь. Привет Адамычу. Значит, ты не против встречи ветеранов? Только без твоих оппозиционеров.

– Хорошо, но за счет твоих депутатов.

– Договорились.

– Покедова, обнимаю.

Кузьма Евсеевич положил трубку, оставшись не очень довольным разговором.