Белые витязи

Наполеон сомневался, но его уверяли, и он бросил своё место в самый решительный момент боя и поскакал на левый фланг.

Бегущие солдаты и прислуга, несущиеся без толку повозки показали Наполеону, что беспорядок велик и надо его прекратить. Пришлось отвлечь своё внимание от центра — дивизия Порэ и Вислянский легион Кланареда беглым шагом устремились на казаков.

Удобный момент пропал. За эти два часа суеты и отвлечённого внимания делами в тылу войска центр усилился войсками правого фланга и резерва, и промежуток, образовавшийся было между батареей Раевского и Семёновским — ахиллесова пята нашей позиции — был занят.

Наполеону оставалось одно: рискнуть своей гвардией и доконать утомлённого врага. Но на просьбы маршалов об резерве, на уверения в победе в случае поддержки Наполеон благоразумно ответил:

«Je ne ferai pas démolir та garde. A huit cents lieues de France, on ne risque pas sa derniére réserve»[48] — и Наполеон прекратил атаку.

Кутузов тоже мог послать всю армию и выиграть сражение, но ему надо было выбирать одно из двух: Москву или армию — и он избрал армию.

К вечеру бой постепенно стих: солдаты заночевали на позиции, уверенные, что завтра начнётся новый бой.

Казаки вернулись на старый бивуак. С четырёх часов утра и до семи вечера они были на ногах, большинство верхом, много скакали, много прошли и мало ели. Лица были пасмурные, недовольные: от поиска в обозы ожидали больше.

Платов, которому опять нездоровилось, слёз с коня и, надевши свой халат, продиктовал рапорт о Бородине Лазареву и собирался лечь спать, как вдруг полог палатки приподнялся, и атаманского полка хорунжий Владимиров, бивший в этот день ординарцем при главнокомандующем, вошёл в неё.

   — Ваше высокопревосходительство, — сказал он, — его светлость требуют ваше высокопревосходительство к себе.

   —  А ну его, — проворчал Платов, — чего ещё им надо! — и стал одеваться.

С Платовым поехал Коньков. Было темно. Люди молча сидели у костров, изредка переговаривались отрывочными фразами, вспоминая, кого убили, кого ранили. Платов с ординарцем часа два пробирались, ища главнокомандующего. Кутузов сидел в избе за белым тесовым столом перед кипящим самоваром. На столе валялись бумаги, карты, конверты. Несколько офицеров генерального штаба и Уваров были тут же. Уваров был красен и надут: за тот поиск, который должен был дать ему большую славу и большие награды, Кутузов его разнёс. Он находил, что гвардейская кавалерия и казаки могли сделать гораздо больше, могли решить победу в пользу русских и тогда не надо было бы отступать!

   — Казаки! — сказал Уваров. — Казаки только грабили. У них нет дисциплины, они не могут действовать как порядочное войско. Это была толпа мародёров, а не кавалерия!

   — Что же вы не сказали атаману?

   — Атаман, ваша светлость, был пьян в этот день, — раздался чей-то свежий молодой голос из группы адьютантов и офицеров генерального штаба[49].

Кутузов недовольно оглянулся и послал ординарца за Платовым.

Атаман не скоро приехал. Адьютанты острили: «Пока проспится — не скоро дело будет».

Наконец он явился, как всегда, в мундире, при орденах, в кивере, улыбающийся, готовый отражать нападки.

   — Что вы там наделали, ваше высокопревосходительство? — хмурясь, спросил Кутузов.

   — Вы изволили получить мой рапорт, ваша светлость!

   — Знаю я эти рапорты. По рапортам одно, по донесениям тоже очень хорошо, а на деле грабёж, мародёрство, безначалие... Что же это такое, войско или орда?

Платов потупился. Действительно, грабежом увлеклись немного. Но разве это такая беда?

   — Точно, обозы пощупали, ваша светлость, но ведь и то, я вам скажу, где же казаку и взять в военное время себе справу? День и ночь на аванпостах да в партиях, поизносились, поистёрлись, тоже, я вам скажу, надо и то в толк взять, что снабжают нас плоховато... Одёжу имеем свою, а в военное время скоро ли из дома-то получишь. Я вам скажу, как и не позволить казаку пошарить, где что плохо лежит.

   — Отлично! Значит, вы поощряете мародёрство?

Не любил этого слова Платов. Мародёрство могло быть у солдат, которых нельзя остановить во время грабежа, а казаки — другое дело.

   — И потом, — добавил Кутузов, единственным сонным глазом впиваясь в донского атамана, — почему ваш корпус так широко хозяйничал в тылу за Беззубовом, не мог пройти дальше, не мог отвлечь внимание Наполеона на более долгое время. Вы могли решить победу!

   — Я вам скажу, ваша светлость, что войска вице-короля выступили в защиту тыла, а без пехоты и артиллерии я не мог по ним действовать на столь пересечённой местности.

«Изворачивается, старая лиса», — думал Кутузов, и хотелось ему разнести в пух и прах атамана, попрекнуть его пьянством, приписать ему неуспех всего сражения. Но регалии на мундире Платова засталяли его сдерживаться.

   — Всё это так, — задумчиво проговорил Кутузов, — но, ваше высокопревосходительство, я нахожу, что вам хотя в дни битвы и генеральных сражений надо быть повоздержней.