Белые степи

– Держись, Зухра, – приобняв плачущую Зухру шепнул ей на ухо, – против них мы бессильны, как-нибудь сохрани детей. Я вернусь. – И по очереди поцеловав детей, не оглядываясь, ушел.

В это время Фатхия уже нагло рылась в вещах. Увидев это, Зухра подошла и стала все содержимое шкафов и комодов с остервенением вываливать на пол.

– На, бери, бесстыжая, подавись. Всю жизнь бедствовала, теперь хочешь за счет нас разбогатеть! Забыла, как я помогала вам, неблагодарная!

– Ты забудь прошлое, Зухра, – надменно, с улыбкой вставил Тимербай, поигрывая длинной блестящей цепочкой, – не ваше сейчас время, теперь мы хозяева. Будете делать то, что мы скажем. Или ты думаешь, что я забыл, как вы все смеялись надо мной в детстве? Как Ахат, твой дружок, обзывал меня и не брал в свои игры. Я все помню, есть справедливость на земле. Жалко, что они не вернулись с войны, я бы их как валидовцев упек бы в Сибирь, а может, и самих к стенке бы поставил.

– Нет, Темир… – «Бака» чуть по привычке не вставила Зухра, – не быть вам вечно хозяевами, есть на земле другая справедливость – божья, она не подчиняется власти нагана…

А Фатхия, не обращая ни на что внимания, беспечно и наигранно улыбаясь, сверкнула белками глаз на черном лице и скомандовала:

– Кольца и сережки-то снимай!

И Зухра сорвала с себя все и со злостью швырнула на пол под ноги Фатхие. Та, ничуть не смутившись, ползая на карачках, стала искать и подбирать разбросанное. Воспользовавшись этим, Зухра успела спрятать единственное оставшееся на ее левом запястье украшение – серебряный браслетик с арабской вязью, подарок Фатхелислама.

Активисты же сгребли все имущество в баулы, погрузили вместе с мебелью в телеги и увезли на склад в бывшую мечеть.

Уходя, Тимербай, не глядя, снял с гвоздя новенький хомут. Повесил его и шлею, переливающуюся заклепками на плечо, сграбастал уздечку и только хотел толкнуть ногой дверь, как Ислам, увидев, что уносят его упряжь, бросился со всех ног к Тимербаю, схватил рукой тянущуюся по полу шлею и закричал:

– Отдай! Не трогай, отдай! Это мое, это мне папа сделал! – Не ожидавший такого наскока Тимербай опешил, но, придя в себя, со словами: «Ах ты, кулацкое отродье, теперь ничего твоего нет, все наше!», пнул настырного мальчика. Тот отлетел, больно ударился головой о стенку и заревел…

Зухру с детьми выселили в опустошенную активистами клетушку во дворе, что без окон и печи, где из мебели был единственный топчан, на котором до этого стояли кадки и ящики с продуктами и мукой. Когда Зухра обессиленно опустилась на него, обняв плачущих детей, в клетушку вошел комсомолец из комиссии и стал выглядывать, что еще можно забрать. Подошел к нарам и выдернул из-под годовалой Сагили старый половичок, оставив ее лежать на голых досках. Взбешенная Зухра кинула ему вслед дырявый мешок.

– На, забирай и это, подавись! – Тот, ничуть не смутившись, подхватил летящий мешок, который обдал его мучной пылью, аккуратно свернул его, сунул под мышку и ушел…

В этот же тысяча девятьсот тридцать второй год опять начался голод, унесший по всей стране почти семь миллионов жизней. Дом Фатхелислама сначала стоял заколоченным, позже в нем основали почту. Опять бездомная Зухра сначала готовила скудную еду во дворе на костре, после в железном тазике заносила в клетушку горячие головешки для обогрева. Затем натаскала с речки большие камни, глину и сложила внутри очаг. Пока дрова горели, дым уходил в приоткрытую дверь, поэтому внутри все пропиталось дымом, покрылось копотью. Позже она думала, что, может, это и спасло их от болезней? Ведь говорят, что дым обеззараживает воздух. Когда кончились дрова, Зухра по вечерам после тяжелой работы, утопая по колено в снегу, рубила и на себе таскала с берега Мендыма засохшую ольху. Полусырой сухостой плохо горел, дымил, но в холодные зимы вечно дымящий очаг был единственным источником скудного тепла.

Оставшись без какого-либо имущества, она думала, что не выживут они на этот раз, но есть еще сердобольные люди – кто-то принес им посуду, кто-то – на чем спать и чем укрываться, в меру сил помогали сестренка Зулейха и тоже бедствующие братья Фатхелислама, но голод есть голод. Страдали все.

Зухра не гнушалась никакой работой – лишь бы не голодали и не умерли дети. Однажды, когда после знойного летнего дня приближалась вечерняя прохлада, Зухра полоскала чужое белье у ручья, ее оглушил хлесткий одиночный выстрел, раздавшийся почти рядом, из-за кустарников с другого берега. Зухра, ойкнув, зажала уши и свалилась на бок в прибрежный песок. Открыв глаза, успела увидеть, как шелохнулись кустарники, из-за них выглянула косматая голова, зло сверкнула бельмом в правом глазу и исчезла. И тут же послышался надрывный вой Фатхии…

– Убили-ииии-иии, убилииии-иии, ааааа! Помогитееее-еее, помогите-еее! Людииии, Тимербая убили-ииии! Как же я без тебя, Тимербай!