Белые степи

– Да, Зухра, у настоящего мужчины, хозяина должна быть справная лошадь, а у лошади справная упряжь. Я еще сделаю ему легкую коляску, какая раньше была у бая Султанбека.

– Ты же уже все, закончил?

– Нет еще, Зухра. – Фатхелислам встал, достал из баула какой-то тяжелый сверток, развернул и высыпал на стол-верстак часть содержимого. На столе, перекатываясь, кружась на месте, засверкали, отражая уходящее за горизонт солнце, какие-то блестящие железные полусферы разных размеров.

– Что это?

– Это заклепки, купил в последнюю поездку в Белорецке…

И теперь уже в темные осенние вечера Фатхелислам дома нанизывал на ремень шлеи, уздечки, на покрышку хомута эти серебристые заклепки и звездочки. В эти вечера весь дом наполнялся приятным запахом сыромятной кожи, чуть резковато – дегтем и мягко – воском. Довольный хорошо сделанной работой Фатхелислам напевал любимые песни, Зухра сияла. Ей казалось, что это и есть счастье – мир и согласие, ожидание счастливого будущего сына – хозяина дома. Вся эта ладно сделанная упряжь стала для нее символом будущего. Строгая черная упряжь, ставшая совсем нарядной с ритмичной чередой сверкающих заклепок, теперь висела у входа, и каждый раз, проходя мимо, Зухра с любовью гладила кожу покрышки хомута, перебирала заклепки.

И она и радовалась, и боялась непонятным, новым пробуждающимся в ее душе чувствам – ведь до сих пор она продолжала старательно выполнять роль «нанятой на работу», как тогда сказал Фатхелислам, боялась напрочь забыть Шакира. Да и он, как старший по возрасту и как хозяин, не был склонен открыто проявлять какие-либо чувства, он был лишь благодарным ей за уют и чистоту в доме, за детей. «Любовь ли это, – задумывалась она. – Любила Шакира всей душой, неистово. Но это было давно, в юности. К Фатхелисламу нет таких чувств, просто он теперь все в моей жизни – отец моих детей, крепкий и умелый хозяин…»

Еще маленький Ислам, полюбивший подарок отца, всем заходящим в дом говорил: «Это все мое, папа мне сделал. Вырасту большой – буду, как папа, на лошади ездить!» И часто он просил снять со стены хомут – «Это же мое!» – и, приставив его к табурету, по-хозяйски перекидывал звенящую заклепками шлею через табурет и пристраивал ее к свернутому матрацу, как будто это круп лошади. Затем брал вожжи, обкладывал ими воображаемую лошадь и телегу – второй табурет, положенный на бок, сам садился на него и новеньким кнутом, свитым отцом из остатков кожи, хлестал по матрацу: «Но-оооо, поехали, родимая!!!»

4

Шел третий год коллективизации. Был стылый хмурый осенний день, когда еще снег не укрыл теплым белым одеялом измученную за последнее время землю. Она сейчас морщинилась замерзшей грязью на дорогах, мутными лужицами слеповато отражала темное небо. Дома, сараи, изгороди после долгих осенних дождей почернели и понуро ждали спасительного снега и настоящих морозов взамен осенней промозглой сырости. И народ, закончив полевые работы, с грехом пополам сдав властям большую часть кое-как собранного урожая, опять ждал полуголодной зимы – знали: сытной жизни после раздачи зерна за трудодни не будет, как-нибудь дотянуть бы до весны…

Зухра, завершив будничные утренние хлопоты, охнула, увидев направляющихся к ним активистов, и обессиленно присела. Знала, что именно к ним, потому что по этой улице больше не к кому было идти. За пешими шла подвода с огэпэушниками, на которой уже сидело несколько арестованных сельчан. Вот она, беда…

Комиссия во главе с тем же председателем Нурланом бесцеремонно вошла в дом, занеся с улицы холодную сырость и комья грязи. Фатхия тут же стала хищнически рассматривать содержимое небедного дома.

– Фатхелислам-ага, – начал речь Нурлан, – решением партячейки вы внесены в списки подлежащих раскулачиванию. Поэтому вам надо сдать все свое имущество колхозу и принести пользу государству на народных стройках. То есть вы арестованы… Дом ваш переходит в собственность колхоза.

Фатхелислам молча и с гордо поднятой головой выслушал Нурлана. Он давно был готов к этому. И только жалел о том, что не успел подстраховаться – создать запас для семьи на первое время. Все надеялся, что обойдется. Не обошлось. Да и понимал он, что неудачи колхоза они спишут на, как они говорили, скрытых врагов коллективизации, на остатки мелкобуржуазного мышления. Вот и приписали его к «мелкой буржуазии», сопротивляющейся коллективному сознанию. Зная, что это бесполезно, все же сказал:

– Какой же я кулак, земляки? Я же сдал все, что положено, колхозу, против власти ничего не имею и работаю на колхоз… Да и трое детей у меня, как они проживут без меня?

– Вы воспользовались своим положением снабженца в личных целях обогащения и поэтому подлежите аресту и конфискации имущества, которое вы заработали незаконным путем. А о детях не беспокойтесь, если Зухра-апа не справится с их содержанием, то отправим в детдом, там государство позаботится и вырастит из них настоящих советских людей.

Без лишних разговоров, дав ему лишь одеться, собрать необходимые вещи, еду на первое время, разрешив попрощаться с семьей, огэпэушники увели Фатхелислама.