Белые снега

— А вдруг оттуда Пэнкок заговорит, — с затаенной надеждой прошептала Йоо.

Но Пэнкок молчал, и, грустная, Йоо уходила в свою ярангу.

В темноте пар от горячей воды был не заметен. Но сероводородный запах чувствовался, и поэтому голову приходилось держать высоко. Сорокин видел перед собой яркие созвездия и узкий серпик зарождающегося месяца. На сердце у него было тревожно. В Улаке чувствовалось напряжение. В скором времени должен состояться сход, на котором надо будет принять решение о создании товарищества. В Улаке только об этом и толковали. Говорили, что общим станет все — не только вельботы, байдары, оружие, но и одежда, жилище и даже жены. Источник этих слухов был ясен. Беспокоил Сорокина и интернат. Как-то все получится?..

Вдоволь накупавшись, Сорокин и Тэгрын поужинали холодным мясом и улеглись спать.

Проснулся Сорокин от ярких солнечных лучей, пробивающихся сквозь плотную палаточную ткань. Потянуло запахом костра, — значит, Тэгрын уже встал и готовит чай.

Высунувшись из палатки, Сорокин на нарте, которая служила им столом, увидел кучку каких-то корешков.

— Попробуй, — сказал Тэгрын, — это пэлкумрэт.

Сорокин взял в рот корешок. Он был сладкий и необыкновенно вкусный.

— Где ты набрал? — спросил Сорокин.

— Пойдем покажу.

Чуть в стороне от лагеря, на небольшом возвышении, Тэгрын показал учителю развороченную землю. В ямке лежала щепотка кирпичного чаю. Сорокин вопросительно взглянул на Тэгрына.

— Это же мышиная кладовая! — засмеялся Тэгрын. — Я взял у них корешки.

— А чай откуда у мышей?

— Я положил.

— Зачем?

— Как — зачем? — удивился недогадливости учителя Тэгрын. — Как бы в обмен.

— А что, мыши чай пьют? — недоумевал Сорокин.

Тэгрын расхохотался так громко, что собаки навострили уши.

— Это такой обычай, — объяснил он Сорокину. — Считается, что мыши потом выменяют у своих богатых сородичей на этот чай корешков. Ведь многие звери живут как люди, только мы не понимаем их разговора.

После утреннего чаепития свернули лагерь и поехали дальше.

— Нам бы поспеть ко дню, когда оленеводы забивают телят на зимнюю одежду, — сказал Тэгрын. — Увидим интересный обряд.

— А Млеткын понимает разговор зверей? — спросил Сорокин Тэгрына.

— Понимает, — серьезно сказал Тэгрын. — Он хороший шаман.

— Что значит — хороший шаман? Разве шаман может быть хорошим?

— Может, — ответил Тэгрын. — В самом деле, он неплохой. Лечил раньше хорошо, знал все обычаи и заклинания, старинные предания и установления. Советы давал. Нынче он испортился, потому что захотел потягаться с сильными людьми. Неразумно поступил. Если бы он на нашей стороне был, многое было бы легко сделать…

— Да что ты говоришь, Тэгрын! — с удивлением воскликнул Сорокин. — Советская власть и шаман — это вещи несовместимые!

— Да, Млеткын не годится для Советской власти, — согласился Тэгрын. — Он теперь наш враг. Но многое, что сейчас говорят люди, идет от него. И правильно делает наш советский закон, что отделяет его от государства.

Поднявшись на плато, далеко внизу увидели четыре яранги, крытые лоскутной покрышкой из стриженой оленьей шкуры.

Собаки навострили уши, подняли морды.

— Оленей почуяли, — сказал Тэгрын, — где-то поблизости стадо.

За небольшим пригорком увидели оленей, и Тэгрын едва успел воткнуть между копыльев палку с железным наконечником — остол, чтобы сдержать упряжку.

Навстречу уже бежали пастухи.

— Какомэй, етти, Тэгрын! Кто это с тобой?

— Учитель Сорокин.

— Слышали мы про вас, — сказал пастух, назвавшийся Уакатом.

Невдалеке от яранг, на железной цепи, прикрепленной к вбитым в землю кольям, сидели собаки оленеводов. К ним с другой стороны привязали собак гостей.

Уакат повел приехавших к себе.

Сорокин внимательно приглядывался к яранге оленеводов. Она сильно отличалась от приморской. И размерами своими, и устройством. По существу это был шатер, натянутый на каркас из поставленных пирамидой жердей. Полог по сравнению с приморским был небольшой, и все жилище, видимо, рассчитано на то, чтобы его можно быстро свернуть и перевезти на другое место.

В чоттагин вошел пожилой оленевод в потертой кухлянке.

— Клей меня зовут, — представился он.

Тэгрын назвал ему Сорокина.

— Слышали о тебе, — сказал Клей, — и знаем, для чего вы приехали. Я так скажу — живем мы тут вместе и все вместе сообща решаем. Нынче вечером после забоя соберемся и устроим сход. Тогда и поговорим… А сейчас отдыхайте.

Жена Уаката, одетая в кэркэр с одним спущенным рукавом, обнажавшим полную грудь, так смущавшую Сорокина, подала свежее оленье мясо и чай.

Уакат жадно расспрашивал Тэгрына о жизни тангитанов.

— И еще говорят, есть у них летающие лодки и парящие в воздухе большие черные киты, — допытывался оленевод, — и птичий разговор, который пароходом привезли в Улак. Правда ли все это?

— Насчет летающих лодок и черных парящих китов ничего не могу сказать, — ответил Тэгрын. — Приедет Пэнкок из Ленинграда, расскажет. А вот птичий разговор действительно есть, и называется он — радио.

— А шаманы понимают этот разговор?