Белые снега

За окном по-прежнему выл ветер, ледяная волна била о берег, а в классе было тепло и уютно.

И вдруг эту тишину разорвал крик. Сначала дальний, еле различимый. Ребятишки подняли головы. Голос перекатывался по селению и приближался к деревянной яранге — школе.

Сорокин прислушался.

— Вэкын! Вэкын! — неслось по Улаку.

— Вэкын! — воскликнул Унненер и кинул на стол карандаш.

Словно буря прокатилась по классу:

— Вэкын! Вэкын!

Тэгрын на минуту застыл на месте, потом с громким криком «вэкын!» кинулся к двери и исчез в студеном ветре, ворвавшемся в класс. За ним побежали ребята.

— Куда вы? Куда? — Следом за детьми учитель выскочил из домика и увидел, что из всех яранг к морю бегут люди. Они тащат на себе кожаные и матерчатые мешки, ведра.

Драбкин встревожился:

— Беда какая?

— Не похоже, — ответил Сорокин. — Посмотрим, что там приключилось.

Ветер и ледяные капли больно секли лицо. Море ревело и дыбилось, поднимая ледяную кашу, словно обезумевший зверь, обрушивалось оно на замерзшую гальку, на копошившихся там людей.

Еще издали Сорокин увидел, что на берегу собирают мелкую рыбешку.

Рыбы было столько, что кожаные мешки наполнялись быстро. Люди орудовали лопатами, руками, ведрами или же просто сгребали ее в кучу.

А волны все кидали и кидали на берег живую искрящуюся массу. Всеобщее возбуждение захватило и Сорокина с Драбкиным.

— Верно! Верно! — одобрил оказавшийся поблизости шаман Млеткын, — Собирай подарок моря!

На берег прибыли собачьи упряжки. На нарты грузили большие кожаные мешки и увозили на лед лагуны, где каждая семья складывала свою кучу, покрывая ее сверху толстым слоем снега.

Пока не утих ветер и не успокоилось море, весь Улак собирал рыбу. Только поздним вечером Сорокин с Семеном притащили последнее ведро с рыбой на чердак школьного домика.

9

В обширном чоттагине Омрылькота трещал костер. За низким столиком в ожидании еды сидели Каляч, Гэмо и сам хозяин.

Омрылькот сосал погасшую трубку и смотрел на огонь, В другое время сегодняшний вечер был бы отмечен особо. Непременно хорошим настроением… Кажется, во всем сопутствовала удача… На зиму вдоволь запасли мяса, на прощание море подарило косяк вэкына. Хорошо укреплена яранга, одежда тепла и прочна. Раньше этого было достаточно, чтобы ни о чем не думать, чтобы наслаждаться едой, теплом, мягким женским телом, детским гомоном… Но вот на пути спокойной, размеренной жизни встала деревянная яранга…

В чоттагин вошел Млеткын и уселся на свободный китовый позвонок.

Женщина поставила на стол деревянное корыто — кэмэны и навалила в него вареной рыбы.

Каждый протягивал руку, брал рыбешку и обсасывал ее, оставляя лишь хребет и безглазый череп. В чоттагине стало тихо: все были заняты едой.

Наконец, утолив голод и облизав пальцы, Омрылькот обратился к шаману:

— Грамота — это волшебство?

Млеткын ответил не сразу. Он тщательно обсосал рыбью головку, раздавил зубами глаза, проглотил их и только тогда многозначительно произнес:

— От человека все зависит.

— А что такое Сорокин? — спросил Гэмо.

— Сорокин — имя учителя. Означает птицу, состоящую в родстве с вороном, — ответил Млеткын. — Сорокин-птица живет на русской земле.

— Если русская птица имеет своего родственника здесь, то человек… — Омрылькот выжидательно посмотрел на шамана.

— Родство в животных предках может предполагать и родство в человеке, — важно заявил Млеткын. — Быть может, русские — это наши дальние родичи, которых мы давно потеряли. Но, — шаман обвел присутствующих взглядом, — разные русские бывают. Те, кто нынче приехал к нам с грамотой, ищут поддержку в бедняках, а иные, кто притаились и ждут удобного случая, чтобы вернуть время богатых и сильных…

— Но почему мы покорно посылаем детей в школу? — заметил Каляч. — Или у нас нет своего разума, чтобы передать его детям? Почему мы не можем сказать просто: не хотим школы, не хотим новой жизни, не хотим вашей грамоты!

— Можно и так сказать, — отозвался Млеткын и посмотрел на сидящего напротив Омрылькота.

Омрылькот ждал от шамана вразумительного слова. Шаман ведь долгое время жил в Америке, он изнутри познал жизнь белого человека, такую загадочную, полную необъяснимых с точки зрения здравого смысла поступков. «Велика ли опасность грамоты? Стоит ли из-за этого ссориться с русскими? Что сулит им призрачная надежда на новую жизнь?» — вот что волновало сейчас Омрылькота.

— Большого худа от познания грамоты не должно быть, — веско сказал шаман и улыбнулся. — Будь я помоложе, может, и сам взялся бы за тонкую кожу, да понюхал, что там интересного. Настоящие белые люди, те, кто держит власть и богатство, весьма искусны в этом… И я полагаю, что главная опасность не в грамоте, а в самих этих людях — в учителе и милиционере, в их мыслях о равенстве и разделении богатств. И самое страшное — это Красная Сила…

Последние слова зловеще повисли в сгустившемся дымном воздухе яранги.

— Красная Сила? — переспросил Омрылькот.

— Да, это худшее, что может прийти сюда. Тогда — всем нам гибель.

— Болезнь какая? — с тревогой спросил Каляч.

— Красная Сила — это вооруженные бедные люди, — пояснил Млеткын. — Те, кто захватил власть в Анадыре.