Белые одежды. Не хлебом единым

— Для кого вы это говорите? Если аудиторией считать эту картошку, которая вокруг нас… то она вся против вашего титана.

Этот агроном и помнил, и знал все. Но переменам не верил и не был еще готов к рискованному разговору, даже без свидетелей. В ушах его еще стоял крик на сессии академии, он слышал его по радио. И, глядя на него, Федор Иванович как бы переселился из летнего цветущего мира в мир, где только что закончилась война. Здесь, всего в шестистах километрах от Москвы, еще видны были разбитые танки. Где-то еще стреляли. Еще не разучились бояться. И казалось, что вот-вот из траншеи поднимется с поднятыми руками серый вражеский солдат.

— Вы-то сами кто? — спросил агроном. За его очками мелко поблескивала колючая настороженность.

— Вас фамилия интересует? Дежкин я. Федор Иванович.

— Это тот? Что в здешнем институте?..

— Тот самый.

И они замолчали. Агроном смотрел в сторону.

— Еще вопросы есть? — спросил Федор Иванович, устав молчать. И, не получив ответа, добавил: — Вы все же пройдитесь. По междурядьям. И очистите ваше поле. Вот он, «Обершлезен», я вырву вам. Возьмите этот куст и сравнивайте. Это несложно — различать. Быстро привыкнете.

И пошел, не оглядываясь, к дороге. К своему оставленному там чемодану и к картине. Агроном смотрел ему вслед. Он будет помнить этот день, когда в поле его вдруг посетило привидение. Наговорило немыслимых вещей и исчезло навсегда. Он будет помнить эту встречу всю жизнь, потому что его еще ждал приближающийся мучительный поворот в мыслях.

Институтский городок спал среди июльской пышной зелени. Так же, как и раньше, четко выделялся своей приветливой розовостью. У входа в ту дверь, за которой был знакомый коридор и комната для приезжающих, у самого крыльца, в тени, лежал расплывшийся кабан — двойник прежнего. Хрюкнул, не открывая глаз, и колыхнулся, когда Федор Иванович перешагнул его. Тетя Поля ласково встретила своего бывшего постояльца:

— Давай вот на свою койку, я тебе сейчас постелю свежее. Подушечку получше… Кукишем чтоб стояла. Тут никого не доищешься, все по дачам да по курортам…

Стелила свежую простыню, взбивала подушку, ставила ее «кукишем»…

Потом они вместе пили чай, за тем же столом, где были нацарапаны знакомые знаки: две линии крест-накрест. Федор Иванович расспрашивал про институтских. Варичева, оказывается, в институте уже нет. Он в Москве у своего академика. А Вонлярлярские все бегают, муж с женой. На пенсии теперь оба. Богумиловна — эта на месте.

— А что ты тут привез? — спросила наконец тетя Поля о той вещи, на которую все время посматривала.

— Посылка для жены Светозара Алексеевича. Для бывшей. Отдать надо…

— Ну что ж, и отдашь. Здесь они с Андрюшкой. Никуда пока не уехали.

— Я заходил, было заперто.

— Вечерком зайдешь. Днем она со своими бычками…

И часов в семь, когда в день вступила первая слабая желтизна, он опять поднялся в тот дом, где арка, на четвертый этаж. На этот раз дверь ему открыли. Сама Ольга Сергеевна стояла перед ним. В легком сарафане неопределенной окраски — как будто его по белому исчеркали дети синим и черным карандашами. Не такая яркая, как раньше. Хоть и белоголовая, но без сажи вокруг глаз.

— Здравствуйте, — сказал он, входя.

И между ними начался молчаливый разговор. Они что-то сказали друг другу своим несколько затянувшимся молчанием, после чего она пригласила его в чистую комнату — в ту, где раньше были на полу бутылки.

— Выпьем чаю? — спросила она.

— Я только что от стола…

— Все равно выпьем. — И пошла на кухню.

Потом что-то ставила на круглый стол и глубоко вздыхала, поджимая губы. Собиралась с духом.

— Я, собственно, пришел только выполнить поручение, — чувствуя все это, сказал Федор Иванович. И поставил на пол к стене картину.

Ольга Сергеевна сразу поняла весь смысл этого поручения.

— Андрюша гуляет. Придет минут через сорок…

Тут слышалось еще ожидание: нет ли поручения и для нее? И Федор Иванович своей неподвижностью дал знать, что он подождет Андрюшу. И что другого поручения нет.

— Мне была передана приличная сумма денег. На общее дело, — начал он после неловкого молчания. И положил на край стола пачку, завернутую в газету. — Тут осталось кое-что.

— Мы не нуждаемся, — искусственно проговорила она, медленно переведя и остановив на нем как бы вращающиеся от негодования глаза. Сразу стало ясно, что ладить с нею Светозару Алексеевичу было трудновато.

— Не берете? Считаю: раз, два, три… Хорошо. — И он положил деньги в карман брюк, который сразу распух.

Она усмехнулась и вышла на кухню. Долго не появлялась. Федор Иванович оглядывал комнату. Ничего старого здесь не осталось. Ничего, напоминающего о поэте. Хотя нет: из-за шкафа смотрела со стены большая афиша с крупными словами: «Иннокентий Кондаков». И Кешин артистический оскал…

— На поэта вашего смотрите? — спросила она, внося алюминиевый чайник.

«Не на моего, а на вашего», — хотелось бы ответить Федору Ивановичу. Но он сейчас же вспомнил, что на днях Кеша явится сюда разводиться. Поэт уже не принадлежал и ей.

— Ну и как вы тут живете? — спросил он.

— Да так вот и живем. Второго папку своего ждем не дождемся…